– Так вот, придется вам все-таки ехать в Руан, Танкарвилль, и я объясню вам, что мы там собираемся делать.
После чего вся кавалькада под покровом ночной тьмы поворачивает на юг, не торопясь, рысцой проезжает всего три-четыре лье, но прибавьте к ним еще восемнадцать, которые они проскакали с утра, и останавливается на ночлег в хорошо укрепленном замке, стоящем в стороне на опушке Лионского леса.
Соглядатаи короля Наваррского, ежели таковые там у него имелись, сильно затруднились бы определить, куда именно направляет свои стопы король Франции по этой извилистой дороге и чего ради... Король, по всей вероятности, собрался на охоту... король осматривает крепости...
Еще до зари поднимается король, сжигаемый лихорадочным нетерпением, торопит своих людей, вскакивает в седло и на сей раз прямо через лес несется к Лиону. Те, кому хотелось позавтракать, съесть ломоть хлеба с куском сала, вынуждены, не останавливая лошадей, действовать одной рукой, в которой зажаты поводья, так как в другой руке они сжимают копье.
Густ и обширен Лионский лес – тянется он больше чем на семь лье. Однако проехали его вскачь всего за два часа. Маршал д’Одрегем уверял, что при такой гонке они наверняка доберутся до места назначения слишком рано. Вполне можно было бы придержать лошадей, чтобы дать им помочиться. Не говоря уже о том, что и он тоже... Мне сам маршал рассказывал: «Да простит меня ваше преосвященство, но мне даже в почки ударило... А ведь я как-никак маршал, командующий армией, и не могу себе позволить мочиться, сидя в седле, на манер простых лучников, которые так и поступают, ежели им уж очень приспичит, и плевать им, что они обольют ленчик. Тогда я и говорю королю:
– Государь, незачем нам так торопиться, все равно солнце раньше положенного срока не взойдет... И потом, лошадям необходимо дать помочиться.
А король мне отвечает:
– Нет, вы только послушайте, какое послание я отправлю Папе, объясню ему, чем руководствовался я, верша суд, и тем предварю все недоброжелательные россказни о моих действиях, я напишу: «Слишком долго, Святой отец, Я, как истый христианин, с подобающей таковому кротостью и желая сохранить мир, сносил козни недоброго моего родича, который преступал все наши соглашения, и именно из-за него обрушились на наше королевство все беды и несчастья. А ныне он замыслил самое страшное, порешив лишить меня жизни. И ради того, чтобы не дать свершиться этому новому злодеянию...»
И, пришпорив своего коня, ничего кругом не замечая, мчится через равнину, примыкающую к лесу, и на всем скаку влетает в новый лес. Одрегем мне рассказывал потом, что никогда не видел у короля такого лица: глаза безумные, тяжелый подбородок дрожит, дрожит и жиденькая бородка.
Вдруг Танкарвилль подъезжает на своей кобыле вплотную к королю и весьма учтиво осведомляется, не намерен ли его величество попасть в Пон-де-л’Арш?
– Да нет, нет! – кричит король.– Я еду в Руан!
– В таком случае, государь, боюсь, что вы туда этой дорогой не попадете. Надо было взять направо, вон у того поворота.
Тогда король поворачивает своего неаполитанского скакуна и подымает кавалькаду в галоп, во всю глотку выкрикивая слова команды, требуя, чтобы все следовали за ним, что выполняется не совсем гладко; но по-прежнему, к великому огорчению маршала, разрешения помочиться король не дает...
Скажите-ка, дорогой племянник, вы чувствуете, что наши лошади как-то странно идут? Вот и я тоже почувствовал.
Брюне, Брюне! Одна из моих лошадей захромала... Только не вздумайте отвечать: «Нет, монсеньор...» Лучше-ка посмотрите сами. Задняя... А я уверен, что хромает она на правую переднюю ногу... Велите остановить носилки... Ну что? Ага! Подкову потеряла? А с какой ноги?.. Ну вот, кто был прав? У меня поясница чувствительнее, чем ваши глаза.
Выйдем, Аршамбо, из носилок. Пока лошадей будут менять, мы с вами немножко пройдемся... Правда, ветерок свежий, но не злой. А что это, там, видите, вдали? Вы не знаете, Брюне? Сент-Аманд-ан-Пюизе!.. Вот именно так утром 6 апреля, Аршамбо, король Иоанн завидел Руан.
Глава IV
Пиршество
Вы, дорогой Аршамбо, никогда не видели ни Руана, ни замка Буврей. А замок этот огромный – шесть, не то семь башен, расположенных кольцом на равном расстоянии друг от друга, замыкают собою красный двор. Построил его полтораста лет назад король Филипп Август, желая защитить город и его порт, а также наблюдать за Сеной в ее нижнем течении. Этот Руан благодаря своему местоположению является как бы окном в Англию, но одновременно и надежным от нее заслоном. Морские приливы доходят до каменного моста, соединяющего две части герцогства Нормандского.
Донжон помещается не как обычно, в середине замка, просто это одна из башен, только повыше и помощнее. У нас в Перигоре тоже встречаются такие замки, но у наших зодчих богаче фантазия.
Здесь собрался весь цвет нормандского рыцарства, все разодетые в пух и прах. Прибыли шесть десятков сеньоров, и при каждом по меньшей мере один конюший. Уже трубачи протрубили к столу, как вдруг оруженосец мессира Годфруа д’Аркура, весь взмокший от бешеной скачки, бросился к графу Жану и сказал, что, мол, дядя спешно требует его к себе и умоляет немедленно покинуть Руан. Все это было передано в достаточно веских выражениях, так, словно бы мессир Годфруа прослышал что-то недоброе. Жан д’Аркур счел нужным последовать совету дяди и бочком-бочком стал выбираться из толпы гостей и уже благополучно достиг нижней ступеньки донжона, заполнив почти весь проем лестницы собственными жирами, будто вниз скатывали бочки, но тут его перехватил Робер де Лоррис и загородил путь с наиприветливейшей улыбкой: «Мессир граф, мессир, да неужели вы собрались уезжать? Но ведь его высочество дофин ждет только вас, чтобы начать пир! Вы будете сидеть по левую его руку!» Боясь оскорбить дофина, толстяк д’Аркур повиновался и отложил свой отъезд. Ладно, уедет после пира. И со спокойной душой поднялся по лестнице донжона. Ибо стол дофина славился повсюду: все знали, что гостю там предложат воистину чудеса из чудес, а Жан д’Аркур нагулял себе сала вовсе не потому, что питался цветочным нектаром.
И впрямь, что за пиршество! Не зря готовиться к нему помогал дофину Никола Брак. Пирующие, те, что были там, и те, кому удалось улизнуть целыми и невредимыми, надолго запомнили его. Шесть столов были накрыты в большой круглой зале. Со стен свисали наподобие ковров зеленые гирлянды, столь яркие и свежие, что казалось, обед устроили прямо в лесу. Перед окнами огромные канделябры с зажженными свечами, так как дневной свет скупо проникал в проемы, как проникают солнечные лучи сквозь чащу деревьев. За каждым приглашенным стольник, в обязанности коего было нарезать мясо,– у сеньоров поважнее свой собственный, а у всех прочих – из челяди дофина. Орудовали ножами с ручками черного дерева с лилиями из эмали и золота. Эти приборы подавали во время поста. Таков уж был обычай французского двора – ножи с ручками из слоновой кости подавали только к пасхальному столу. Ибо здесь не упускали случая отметить четверг на среднепостной неделе. Рыбные паштеты, рыбные рагу, карпы, щуки, лещи, лини, семга и окуни, яичницы, домашняя птица, дичь – короче, опустошили все садки и птичьи дворы, перебаламутили всю воду в реке. Пажи, прислуживавшие при поварне, цепочкой выстроились снизу доверху лестницы, передавая из рук в руки серебряные или позолоченные блюда, на которых повара, мастера по изготовлению соусов и жаркого, раскладывали, возводили целые бастионы и заливали густыми соусами кушанья, приготовленные в печах поварской башни. Шестеро виночерпиев наливали гостям всевозможные вина – бонское, мерсо, арбуазское и туренское... Ах, у вас тоже, Аршамбо, разыгрался аппетит! Надеюсь, нам подадут в Сен-Совере хороший ужин, теперь уже недалеко...
