Пари держу, что ему, королю Эдуарду, жилось бы весьма тоскливо, если бы он не был предназначен Провидением на то, что более всего способен делать,– править. Да, да, его не так уж сильно занимало бы собственное существование, надвигающаяся старость, не так бы спокойно он глядел в глаза приближающейся смерти, если бы не выпало ему на долю направлять чужие страсти и указывать другим людям цель в жизни, а это помогает забыть о самом себе. Ибо люди лишь тогда чувствуют всю цену жизни и могут достойно ее прожить, когда все их деяния и все их мысли посвящены какому-то великому свершению, с которым они неразрывно связывают свою судьбу.
Именно это и вдохновляло Эдуарда, когда он учредил в Кале свой орден Подвязки, который так процветает и в подражание коему наш злосчастный король Иоанн, основав орден Звезды, породил на свет Божий поначалу весьма пышную, а затем довольно убогую его копию...
Именно эта тяга к величию подвигает короля Эдуарда, когда он вынашивает план, о котором вслух не говорит, но который ни от кого не скроешь,– превратить Европу в государство английское. Не то чтобы он мечтает держать весь Запад под своей единоначальной властью или хочет покорить все государства и превратить их в своих вассалов. Нет-нет, его замысел иной – свободное объединение королей или правительств, где он играл бы первенствующую роль, и благодаря этому объединению не только воцарился бы мир внутри этого союза, но можно было бы больше не опасаться Священной империи, если бы даже она не согласилась примкнуть к нему. И никаких обязательств в отношении Святого престола; я подозреваю, что втайне он вынашивает этот замысел... Первых успехов он добился во Фландрии, оторвав ее от Франции; он вмешивается в дела Испании, запускает щупальца даже в Средиземноморье. О, если бы ему удалось заполучить Францию, представляете, что бы он наделал, что бы он мог наделать!.. Впрочем, его замысел не так уж нов. Король Филипп Красивый, его дед, тоже вынашивал план объединения Европы, что обеспечило бы вечный мир.
С французами Эдуард любит говорить по-французски, с англичанами – по-английски. Может он беседовать и с фламандцами на их родном языке, чем немало льстит их самолюбию, и, пожалуй, этим объясняется его успех в их стране. А со всеми прочими он говорит по-латыни.
Вы, понятно, спросите меня, Аршамбо, почему бы не уступить столь одаренному, столь талантливому, столь взысканному судьбой правителю в его притязаниях на французский престол? Почему бы не посодействовать ему в этом? Почему мы из кожи лезем вон, чтобы сохранить престол за этим наглым дурачком, да еще родившимся при таком неблагоприятном сочетании небесных светил, каким нас наградило Провидение, лишь для того, без сомнения, чтобы послать испытание нашему злосчастному королевству?
Э-э, нет, племянничек, мы всей душой стремимся к этому прекрасному объединению западных государств, мы тоже его жаждем, но мы хотим, чтобы оно было под эгидой Франции,– другими словами, чтобы управлялось оно французами, за коими оставалось бы преимущественное положение. Мы твердо убеждены, что, коль скоро Англия станет слишком могущественной, она будет попирать законы нашей церкви. Франция же избранное Богом государство... Да и король Иоанн не вечен.
Но вы понимаете также, Аршамбо, почему король Эдуард так упорно поддерживает этого Карла Злого, который обманывал его уже десятки раз. Все дело в том, что маленькая Наварра и огромное графство Эвре – весьма заманчивые куски не только для его притязаний на корону Франции, но также в вынашиваемом им плане объединения христианских государств, который накрепко засел ему в голову. Что ж, надо дать и королям помечтать немного!
Вскоре после прибытия посольства наших любезных друзей Морбека и Бревана в Англию туда собственнолично явился его высочество Филипп д’Эвре-Наваррский, граф Лонгвиль.
Высокий, белокурый, прекрасно сложенный и гордец нравом, Филипп Наваррский столь же прям и честен, сколь лукав его старший брат; и именно благодаря свойствам своей натуры младший, храня верность старшему, скрепя сердце участвует во всех его коварных проделках. Он не наделен в отличие от старшего брата даром красноречия, но привлекает к себе людей сердечным своим теплом. Он сильно пришелся по душе королеве Филиппе, которая уверяет, что он-де ужасно похож на ее супруга, когда Эдуард был в том же возрасте. Что, впрочем, и неудивительно: Эдуард и Филипп – кузены по многим родственным линиям.
Славная королева Филиппа! Еще в девушках она была розовенькая и пухленькая и обещала стать со временем просто толстухой, как большинство женщин Геннегау. И обещание свое сдержала.
Король любил ее спокойной любовью. Но с годами у него появились и другие сердечные увлечения, редкие, но неистовые. В числе их графиня Солсбери, а теперь Алис Перрер, или Перрьер, придворная дама королевы. Желая развеять свою досаду, Филиппа утешается едой и становится все толще и толще.
Вы спрашиваете о королеве Изабелле? Ну да, ну да, она еще жива, во всяком случае, месяц назад еще была жива... Вот уже двадцать восемь лет живет она в Касл Ризинг, в огромном и унылом замке, куда заточил ее сын после того, как обезглавил ее любовника лорда Мортимера. Будь Изабелла на свободе, она могла бы доставить сыну немало хлопот. Французская волчица... Раз в году, на Рождество, он приезжает ее навестить. Его права на французский престол – это от нее, от Изабеллы. Но она же и причина династического кризиса во Франции, потому что сообщила своему отцу Филиппу Красивому о любовных шашнях Маргариты Бургундской и тем доставила великолепный предлог отстранить от престола потомство Людовика Сварливого. Признайтесь, есть нечто забавное в том, что сорок лет спустя внук Маргариты Бургундской и сын Изабеллы заключают союз. Нет, и впрямь стоит жить, чтобы стать свидетелем такого!
И вот Эдуард и Филипп Наваррский в Виндзоре вновь берутся за составление прерванного на середине договора, первые кирпичи коего были заложены еще во времена переговоров в Авиньоне. И понятно, договор по-прежнему тайный. В первоначальных наметках имена договаривающихся правителей не должны были вообще быть названы. Король Англии именуется «старший», а король Наваррский – «младший», как будто этого вполне достаточно, чтобы их замаскировать, и как будто из содержания самого договора все и так не становится очевидным! Все эти меры предосторожности, может, и хороши для королевских канцелярий, но, разумеется, не могут ввести в заблуждение тех, кого следует опасаться. Если тайну нужно сохранить действительно в тайне, не следует заносить ее на бумагу, вот и все.
«Младший» признает «старшего» законным королем Франции. Опять все то же начало и вся суть договора, короче, его основа основ. «Старший» признает за «младшим» права на герцогство Нормандское, графства Шампань и Бри, виконтство Шартр и весь Лангедок вместе с Тулузой, Безье, Монпелье. Говорят, что Эдуард уперся насчет Ангулема... очевидно, потому, что это слишком близко к Гиени, и, если договор этот – да не будет на то воля Божья! – поможет ему укрепиться, он не позволит Наварре вклиниться между Аквитанией и Пуату. В качестве возмещения он согласен поступиться Бигорой, чем Феб, дойди это до его ушей, был бы не слишком обрадован. Как видите, если сложить все эти земли вместе, получится солидный кусок Франции, даже весьма солидный. Удивительное все-таки дело – человек, рассчитывающий править нашей страной, отдает такой кусок своему вассалу. Но, с одной стороны, он превращает владения Наваррского как бы в вице-королевство, что полностью отвечает его заветной мечте о новой империи, а с другой – чем больше он округляет владения принца, признающего его королем, тем сильнее территориальная опора его законности. Вместо того чтобы потихонечку да полегонечку добиваться присоединения герцогств и графств, он может рассчитывать на поддержку всех этих провинций разом.
