Нередко король приглашал меня к себе на ужин, и тут-то я старался завести с ним беседу.
– Мир? – переспрашивал он.– Да это же самое заветное мое желание. Вы видите, я почти что распустил свое войско и оставил себе ровно столько людей, сколько требуется для штурма. Подождите, вот возьму Бретей, и я сразу же охотно подпишу мирный договор, чтобы доставить удовольствие Святому отцу. Пусть только сначала неприятель предложит мне свои условия.
– Сир,– отвечал я,– надо же заранее знать, какие именно условия вы соблаговолите рассмотреть...
– Те, что не затронут моей чести.
Ох и нелегкая же мне досталась миссия! Увы, это мне выпало на долю сообщить ему, что принц Уэльский сосредотачивает свои войска в Либурне и в Ла Реоле и готовится к новому набегу.
– И вы, монсеньор Перигорский, после этого говорите мне о мире?
– Да, государь, говорю, дабы избежать новых бедствий!..
– На сей раз я не позволю английскому принцу бесчинствовать в Лангедоке, как то было в минувшем году. Я снова созову свое войско в Шартре к первому августа.
Я удивился, что он отпустил своих рыцарей, имеющих право собирать вассалов под свои знамена, чтобы через неделю снова сзывать их. И тайно посетовал на то герцогу Афинскому и маршалу Одрегему, ибо все военачальники короля приходили повидаться со мной и открыть мне душу. Нет, король заупрямился и решил из соображений экономии, кстати, совсем ему не свойственной, сначала распустить войско, созванное в прошлом месяце, и теперь вновь собрать не только рыцарей, но и ратников. Кто-то, очевидно, сказал ему, может быть, Иоанн Артуа, а может быть, какой-нибудь другой, столь же многоумный муж, что таким образом можно не платить им за несколько дней положенное жалованье. Но поэтому-то принц Уэльский и опередил его на целый месяц. О да, мир был ему нужен, но чем больше Иоанн тянул, тем труднее становилось заключить мир сообразно требованиям монарха Франции.
За это время я ближе узнал Протоиерея, и, должен признаться, он меня забавлял. Нас сблизил Перигор; он как-то пришел ко мне с просьбой вернуть его церковные бенефиции. Но в каких словах!
– Ваш Иннокентий...
– Святой отец, друг мой, Святой отец,– поправил его я.
– Ладно, пусть будет, если вам угодно. Святой отец. Так вот, он отнял у меня право пользоваться церковными доходами, желая установить твердый порядок... именно так епископ мне и сказал... Ну и что? Неужели он вообразил, что до него у меня в Велине не было порядка? Неужели вы думаете, мессир кардинал, что я не пекся о душах христиан? Да разве виданное дело, чтобы у меня хоть один умирающий ушел в мир иной без соборования. Чуть кто заболеет, шлю к нему рукоположенного священника. А за соборование – плати. Приходят люди ко мне на суд – тоже раскошеливайся. Затем исповеди; за покаяние особая цена, прелюбодеяние – точно так же. Я отлично знаю, как нужно управляться с добрыми христианами.
На что я сказал ему:
– Церковь потеряла протоиерея, зато король приобрел себе хорошего рыцаря.
Ибо Иоанн II в минувшем году посвятил его в рыцари.
Были в этом Серволе и хорошие черты. Когда он заговаривал о берегах нашей Дордони, голос его звучал как-то удивительно нежно. Полноводная река, а в ее зеленоватых водах в вечерний час отражаются меж тополей и ясеней наши замки; зеленеют по весне тучные пастбища; под знойным летним солнышком золотится ячмень; к ночи гуще запахи мяты; а сентябрьский виноград... возьмешь, бывало, в детстве теплую его кисть и вопьешься в нее зубами... Если бы все жители Франции так любили свою землю, как любил ее этот Серволь, они бы лучше защищали наше государство.
В конце концов я понял, на чем зиждется королевское к нему расположение. Прежде всего, он присоединился к королю еще в пятьдесят первом году, во время похода на Сентонж; в сущности, поход пустяковый, но именно после него Иоанн II возомнил себя королем-всепобедителем. Протоиерей привел к нему свое воинство, десятка два всадников и шесть десятков ратников. Как это он ухитрился набрать столько у себя в Велине? Но так или иначе, получился целый отряд. Тысяча золотых экю, установленных военными казначеями за год службы... Недаром король говаривал: «Мы ведь с тобой старые соратники, правда, Протоиерей?»
Затем он служил под командованием Карла Испанского и, вот ведь хитрец, никогда не забывал напомнить королю об этом. Больше того, под командованием Карла Испанского во время кампаний пятьдесят третьего года ему удалось изгнать англичан из собственного замка в Велине и с прилегающих к Велину земель – Монкарре, Монтэня, Монтравеля... Англичане удерживали в своих руках Либурн, где стоял крупный гарнизон лучников. Но он, Арно де Серволь, держал в руках Сент-Фуа и не склонен был его отдавать... «Я против Папы, потому что он лишил меня епархии. Я против англичан, которые разграбили мой замок; я против Карла Наваррского, потому что он убил моего коннетабля. Ах, почему меня не было в Лэгле, чтобы его защитить!» Слова эти были истинным бальзамом для королевских ушей.
И потом, Протоиерей был непревзойденным мастером по части всяких новейших огнедышащих машин. Он их любит, они его слушаются, он ими забавляется. Самое большое его удовольствие, говорил он мне,– это поджечь фитиль после подкопа и любоваться, как башня замка открывается, словно венчик цветка, словно целый букет цветов, и выбрасывает в воздух людей и камни, колья и черепицу. По всем этим причинам он если и не пользовался уважением, то, во всяком случае, к нему относились с некоторым почтением, ибо большинству даже самых отажных рыцарей было противно приближаться к этим дьявольским орудиям, с которыми сам он обращался как бы играючи. Существуют люди, которые всякий раз при появлении нового смертоносного оружия сразу постигают его тайны и, управляя им, создают себе славу умельцев и смельчаков. Когда простые воины, зажав уши руками, разбегались в поисках надежного укрытия, когда даже бароны и маршалы благоразумно отходили подальше, Серволь с горящими от удовольствия глазами смотрел, как катятся бочонки с порохом, отдавал четкие приказания, перешагивал через подрывные мины, проскальзывал в подкоп, царапая землю металлическими налокотниками, снова выбирался наружу, спокойно высекал огонь, не торопясь отступал в мертвый угол или присаживался за стенкой; а кругом все грохотало, тряслась земля, и по каменным стенам змеились трещины.
Для таких дел требуются люди, и немалое количество. Серволь составил себе отряд из звероподобных, но сметливых молодцов, любителей кровавых забав, радующихся возможности сеять ужас, крушить, ломать. Платил он им щедро, ибо риск стоит денег. Обзавелся он и двумя помощниками, которых, как полагали, выбрал за их громкие имена: одного звали Гастон Парад, а другого Бернар Гордец. Между нами говоря, если бы король Иоанн сумел лучше воспользоваться услугами этих трех бомбардиров, Бретей пал бы в течение одной недели. Но нет, он уперся – подавай ему его штурмовую башню на колесах.
Хотя деревянная махина росла изо дня в день, дон Санчо Лопес, его наваррцы и его англичане, осажденные в замке, не проявляли признаков беспокойства. Точно в назначенный час сменялись между валом и стеной дозорные. Съестных припасов у осажденных было вдоволь: физиономии их лоснились от сытости. Время от времени они осыпали градом стрел землекопов, но старались при этом зря стрел не расходовать. Порой стреляли из луков, когда по укреплениям прохаживался король, что давало ему прекрасный повод кичиться своим воображаемым геройством. «Видели, видели? Все стрелы были пущены в короля, а наш государь хоть бы бровью повел... Ох и хороший же у нас король!..» А Протоиерей, Парад и Гордец пользовались случаем добавить: «Будьте поосторожнее, сир, целят они прямо в вас...» – и защищали его собственными телами против стрел, которые доходили сюда уже на излете и мирно зарывались в траву у их ног.
