Я сам раньше на «штуке» летал. Так вот однажды нас эти сволочи из истребительного прикрытия попросту бросили. Это было еще в августе сорок первого. Русских истребителей в небе было мало, но дрались они отчаянно. Мы летели тремя тройками под прикрытием звена «Эмилей»
[42]
. И вот со стороны солнца на нас навалилась шестерка «Иванов». У них были новые скоростные истребители МиГ. Они сбили одного из четырех «Мессершмиттов», а остальные сразу же драпанули. Сволочи! После этого русские посбивали нас одного за другим, как в тире. Я выпрыгнул с парашютом и при приземлении повредил ноги. Моего стрелка убило, а из наших девяти экипажей выжило всего лишь четыре человека. Меня списали в транспортники.
А вообще, господа, — вздохнул Венк. — Вы знаете, мы сейчас сполна получаем то, что раньше щедро дарили остальным — боль, ненависть, страх.
Дитрих переглянулся со своими людьми. Этот офицер вел себя слишком необычно, но если честно, то они сами порой приходили к таким выводам. Сама жизнь доказывала правоту Хельмута. Хотя Дитрих и был летчиком, в нем не было высокомерия, присущего стервятникам Геринга. Всякий раз, видя разрушенные русские города и деревни, виселицы и трупы мирных жителей, он испытывал чувство жалости и непонимания.
Он не испытывал ненависти к русским, ни к гражданским, ни к военным. Воспринимал русских солдат как противника, не более. Он — солдат и должен выполнять приказ. Он так и делал. И не понимал, когда видел, как солдаты мучают местных жителей и издеваются над ними. Причем это были не солдаты айнзатцкоманд СС, а обычные пехотинцы.
Они как-то квартировали в селе. И он был свидетелем, как двое мотоциклистов повалили на землю и стали избивать старика со старухой, в доме которых они жили. Просто так, молодчикам не понравилось, как местные на них посмотрели. Вильке тогда бросился выручать ни в чем не повинных стариков и прекратил избиение. Но он понимал, что эти мотоциклисты с легкостью найдут себе другую жертву. Не понимал он другого: зачем нужна такая дикая, немотивированная жестокость? Ведь у многих в Фатерланде остались родители, братья и сестры, дети. Они ведь такие же люди, как и те, которые живут здесь, в России. Неудивительно, что многие местные жители уходили в партизанские отряды.
— Вы воевали в Польше? — продолжил Венк.
— Нет, нас отвели на переформирование.
— Я там летал на Ю-87. Так вот, Польшу мы буквально уничтожили, ничем особо не рискуя. Мне довелось сбить два их истребителя и один легкий бомбардировщик.
«Мессершмитты» и «Юнкерсы» охотились на одиночные автомобили, повозки и даже просто людей на дорогах. Танкисты и пехота тоже от Люфтваффе не отставали, добавляя свой щедрый взнос в эту симфонию жестокости.
— Ну а вы, герр Венк? — иронично спросил Дитрих.
— Я? Я выполнял приказ.
— Все мы выполняли приказ, и те, кто любит издеваться над беззащитными людьми, тоже.
— Я прекрасно вас понимаю, герр хауптман. Приказ можно выполнять по-разному. Я летал и сбивал своих противников в воздушных боях. И горжусь своими победами. Потому что они были одержаны над равными.
Плащ-палатка, служившая в землянке дверью, откинулась, и на пороге появился солдат с повязкой посыльного.
— Герр хауптман, — обратился он к Дитриху Вильке. — Ваш самолет готов к вылету. И ваш тоже, герр обер-лейтенант.
— Все, идемте, — поднялся из-за стола Дитрих.
Офицеры вышли из землянки и двинулись по траншее, ведущей к капонирам. Рядом было взлетное поле, на котором солдаты лопатами забрасывали свежие воронки. Горела подбитая машина. В капонирах под маскировочными сетями стояли самолеты, возле трех из них копошились механики.
Летчики обогнули позицию четырехствольной зенитной установки, обложенную заледеневшими мешками с песком. Чуть поодаль от нее у небольшого костерка грелись солдаты.
Летчики выбрались из траншеи и пошли к капонирам. Внезапно внимание Дитриха привлек едва заметный, на пределе слышимости, гул.
— Ложись!!!
Летчики мгновенно попадали на снег, закрывая головы руками.
Гул превратился в рев. Из низких туч вынырнула четверка штурмовиков с красными звездами на широких крыльях. К гулу двигателей прибавился раздирающий душу, воющий свист — штурмовики атаковали реактивными снарядами. По ушам ударил грохот, на аэродроме взметнулись столбы взрывов. Из разрушенных топливных цистерн плеснуло пламя, растекаясь, оно сжигало все на своем пути.
Вильке вжался в снег и молился, чтобы этот ад поскорее закончился. Каждую секунду он ждал, что его настигнет смерть. Он чувствовал свою полнейшую беспомощность, и это было сильнее страха смерти.
Вслед выходящим из атаки самолетам вразнобой ударили зенитки. Над ухом Дитриха рявкал четырьмя стволами «Флак-систем». Минуту назад гревшиеся у костерка зенитчики сейчас с какой-то одержимостью таскали все новые и новые снарядные кассеты, которые пожирали четыре спаренных автомата, отчаянно плюясь стреляными гильзами.
Штурмовики пошли во второй заход. Дитрих, вывернув голову, с болезненным любопытством наблюдал за приближающимися в пологом пикировании самолетами. На их бронированных фюзеляжах искрились росчерки рикошетов зенитных снарядов и пуль. Вот их крылья озарились вспышками, и по земле хлестнули плети пулеметно-пушечных очередей. Земля рядом с ним вздыбилась от пламени и взрывов, зенитная установка перестала существовать. Дитрих потерял сознание…
Очнулся он оттого, что кто-то влил ему в рот несколько глотков шнапса. Дитрих закашлялся и открыл глаза. Над ним склонился Хельмут.
— Все. Они улетели. Ты не ранен?
Дитрих слабо застонал и медленно поднялся на ноги.
— Да вроде нет…
— Пошли скорее. Я видел дым над капониром. Русские «Иль-цво»! Проклятые «цемент-бомберы», снаряды зениток отскакивают от них, словно горох! — Он погрозил свинцово-серому небу кулаком.
Дитрих огляделся: рядом, задрав кверху четыре ствола, стояла изувеченная зенитка, вокруг нее изломанными куклами валялись тела солдат расчета. Он помог подняться своим стрелкам, и они вместе побежали к капонирам.
Самолеты уцелели. Кроме одного «Юнкерса». Бомба попала прямо в капонир, превратив транспортник в обломки. Погибли техники и экипаж. Венк стащил с головы летный шлем, остальные тоже обнажили головы.
— Бедняга Миллер… — только и прошептал он.
Самолеты и взлетную полосу подготовили только через два часа. Дитрих, стоя у крыла своего Ю-52, наблюдал, как внутрь грузятся раненые, обмороженные и те немногие счастливчики, у которых было официальное разрешение покинуть Сталинградский «котел» за подписью начальника штаба 6-й армии. На них всех было страшно смотреть. Небритые, изможденные лица, грязная форма, превратившаяся в обноски, заскорузлые, бурые от крови бинты. И было еще одно, что их объединяло: обреченность и смертельная усталость в потускневших от постоянного ожидания смерти глазах. Это не была та пресловутая стойкость, о которой не переставая трубило Министерство пропаганды Геббельса. Это было равнодушие приговоренных, просто с покорностью ждущих своей участи.
