— Как это — не знаете? Мы на перекрестке Велинье.
Бобби восхищала не столько легкость, с которой Сен-Тьерри по ходу дела давал объяснения, сколько его умение непринужденно двигаться внутри броневика, не стукаясь каской о каждый угол.
— Представьте себе, что вам надо выстрелить, — сказал Сен-Тьерри.
Бобби вдвинул плечо в стальную арматуру, заглянул в обрамленный каучуком глазок прицела и стал наводить его на деревья, далекие крыши и стога сена. Все детали предметов сквозь прицел были видны удивительно четко.
И вдруг за прерывистым рисунком прицела появились маленькие человечки: с десяток неприятельских солдат, рассыпавшись цепью, с оружием наперевес шли по полю.
— Господин лейтенант, справа немцы! — крикнул Бобби.
— Да, действительно. Вижу! — отозвался Сен-Тьерри, выглянув в одну из прорезей в корпусе.
— Господин лейтенант, а можно, я… — попросил Бобби, положив руку на пулемет.
Сен-Тьерри посмотрел на него: «Он что, насмехается?» Нет, Бобби и вправду просил разрешения пустить в ход необычную игрушку, которую ему собирались дать.
— Конечно, старина, — рассмеялся Сен-Тьерри. — Вы для этого здесь и находитесь. Чего вы ждете?
Но Бобби не спешил. «Эти, в поле, и не подозревают, что с ними сейчас будет», — подумал он.
После первой очереди маленькие человечки в поле легли на землю, вторая — заставила их вскочить и кинуться к границе поля. На соседнем поле тоже были немцы.
— Первая дорога направо. Прибавить газу! — крикнул Сен-Тьерри водителю.
Устроившись на маленьком сиденье, которое одним нажатием кнопки поворачивалось вместе с башней, Бобби отслеживал беглецов пулеметом. Странная усмешка снова тронула уголки его рта, хотя в этот момент ему было не до шуток.
У Бобби — аса бомбометания, командира экипажа танка, по компасу вслепую ведущего машину, наводчика внутри башни — всегда в углах рта играла та же горькая и жесткая улыбка, выдававшая нечеловеческое напряжение воли. Он начинал чувствовать свою принадлежность к новой расе людей, стремящихся к господству над миром под защитой стального щита.
Он даже не волновался… Разве что когда Сен-Тьерри показал ему на опушке неприятельское орудие, которое время от времени выдавало себя белыми дымками выстрелов.
— Действуйте! Можете стрелять из орудия. Но даю вам только три выстрела, ясно? Не больше. И внимательно следите за руками.
Зажав в кулаке спусковой рычаг, Дерош медленно его потянул. Сердце колотилось, мускулы напряглись в предвкушении. Отдача затвора в плечо оказалась не такой сильной, как он ожидал. Бобби обнаружил, что прицел направлен на верхушки деревьев, и ему показалось, что он послал снаряд в небо. Однако дерево возле вражеского орудия упало. Бобби быстро перезарядил пушку. От второго выстрела орудие взлетело в воздух. На этот раз пушка не сместилась.
— Браво! Может, вам просто повезло, но очень хорошо, Дерош! — вскричал Сен-Тьерри.
«Неужели все так просто? — подумал Бобби, почти разочарованный своим успехом. — Да ведь это гораздо легче, чем стрелять из карабина».
Люди бросились от орудия врассыпную. Бобби прицелился и, пользуясь пушкой как пистолетом, поднял одного из бегущих метра на четыре в воздух. Это его ужасно рассмешило.
— Э, нет, старина, так не годится! — крикнул Сен-Тьерри. — Мы не можем впустую тратить снаряды.
— Прошу прощения, господин лейтенант, — отозвался Бобби.
— Возвращаемся, — прибавил Сен-Тьерри. — Я увидел то, что хотел увидеть. Немцы рассредоточены по всему фронту.
Во дворе Шеневе Бобби с сожалением вылез из башни, несмотря на то что внутри стало очень жарко. Но ему там было хорошо.
«Вот все и кончилось…» — промелькнуло у него в голове.
— Неплохо, Дерош, для первого раза. Хочу временно доверить вам командование бронеавтомобилем, — снова заговорил Сен-Тьерри. — Но без всяких штучек, ясно? Мы очень дорожим броневиком. Отправляйтесь и проведите маркировку на перекрестке. Выставьте заграждения на дороге и установите наблюдение за опушкой. Понятно? Я зайду через минуту. Выполняйте, я вам доверяю.
— Спасибо, господин лейтенант! — отсалютовал Бобби.
Глаза его сияли невиданным раньше светом, выражение лица изменилось. И Сен-Тьерри понял, что Бобби благодарен ему не за похвалу, а за то, что предоставил ему это потрясающее орудие, с помощью которого, вставив глаз в кольцо прицела, тот, как Бог Отец с небес, сможет распоряжаться жизнью и смертью. Это была новая игра, в которую Бобби еще не наигрался.
2
«Господи, сделай так, чтобы мне не надо было убивать ближнего». Эта мысль, однажды посетившая Монсиньяка в церкви, проложила в его душе потайную дорожку.
В течение долгих недель маленький бенедиктинец не включал эти слова в свои молитвы, позабыв о них. Его утренние и вечерние моления были только о благополучии страны.
А теперь, посреди полей, в жарком свете июньского солнца, эта мысль снова неожиданно и властно заявила о себе.
Это произошло, когда Эмманюэль Монсиньяк и Курпье по распоряжению лейтенанта отправились на пост наблюдения к излучине ручья, справа от расположения бригады.
Они шли по пшеничному полю, машинально стараясь не топтать неубранные колосья. Бебе тащил ручной пулемет, а Монсиньяк — ящик с патронами. Оба были одинакового роста, один белокожий, другой смуглый.
Монсиньяку вдруг пришел в голову примитивный образ: «Мы, должно быть, очень смешная парочка: он — как ангел, а я — как чертик». Это его так позабавило, что он чуть было не расхохотался, но вдруг: «Господи, сделай так…»
— Что с тобой? — спросил Курпье, увидев, что товарищ, побледнев, замедлил шаг.
— Ничего, просто надо поменять руку.
«Господи, сделай так…» От этих слов ему стало тревожно и тоскливо, и тоска долго не проходила… Они засели в устье ручья, заняв выгодную позицию, которую нашел во время учений Бруар де Шампемон. Пулемет опустили на землю, приподняв дуло на двойных лапках сошки.
«К счастью, стрелок у нас Бебе, — подумал Монсиньяк и тут же понял, что лицемерит. — Да, но я заряжающий… Почему меня не сделали связным, как Ламбрея или Лервье-Марэ? Может, тогда для меня все кончилось бы в одночасье. Оно и к лучшему».
Маленький черный ящик больно оттягивал руки, словно чувствовал заранее, как взрывается каждый из двадцати четырех снарядов: по одному в час… И когда трижды пропоет петух…
Монсиньяк спрашивал себя, отчего всевидящий и всемогущий Бог выбрал ему для мучений берег ручья.
— Ты там наблюдаешь? — спросил Бебе, растянувшийся на животе за пулеметом.
— Да… Да, смотрю, — отозвался бенедиктинец.
И это было правдой. Монсиньяк пристально вглядывался в неподвижный тростник и в выжженный засухой просвет в стене тростника, за которым угадывался выход на равнину. За этим просветом он и наблюдал с особым вниманием.
