Мне, в общем, и некогда было писать. Несколько дней после Танца Отрицания мы ожесточенно трахались. Время сделало круг и словно бы еще раз бороздило прошлый год, переписывало его на чистовик. Детали особо не разнились: девочка с котом, занавески, компьютер, вот только поднос с картинами неба, на котором нам приносили жратву и питье, сменился подносом с картинами моря. Природа, заигрывая с Королевой Аркашона, увела из города бабье лето. Мы бы его все равно пропустили. Нам кстати был дождь за окном. Затихать пост коитус, не разлепляя объятий, и слушать, как прекрасно шуршит дождь — листьями и по крыше. Неплохо бы вспоминать этот шорох в Последний Час.
Дождь похож на сон. Человек видит ночью войну или радугу, убегает от красавицы или догоняет чудовище, но все это — сон. В нем может вольготно расположиться сколько угодно мирозданий. Я целую Женщину-с-большими-ногами в сухие тонкие губы, я сплетаюсь с ней языками, я вхожу в ее огромное, под стать ногам, лоно и разжигаю, а потом тушу амбициозный пожар, и все это происходит на фоне мерного шелеста дождя. Кажется, что дождь идет по всему Глобусу: от макушки до макушки, от плюс+бесконечности до бесконечности-минус. Меридианы и параллели промокли и рвутся. Дождь везде и всегда. Карты могли лечь иначе, и на нашей планете всегда-везде бы лил дождь. Была бы у нас не Земля, а Планета Дождя. Мы бы и не думали, что бывает не так. И больше ценили редкие мгновения, когда удается согреться у слабого костра человечности.
Счет по дням 10:4 в пользу плохой погоды. «Эдельвейс», казавшийся в Ночь Мужских Шагов смертельной ловушкой, обернулся надежным кровом. Весь мир вокруг — в воде. Слоны жалобно трубят, орлы не вздымают тяжелые крыла, люди — до нитки. Все, кроме меня и Великолепной Вдовы.
Иногда, на пути в душ или к бару, или просто разминая суставы, мы — вместе или по одиночке — подходили к окну и смотрели на дождь. Цветы в парке Казино приникли к земле. Железный шар потерялся и грустит на песчаной дорожке. Иногда по парку пробегает служитель в тяжелом плаще защитного цвета. Из других живых существ мне однажды посчастливилось увидеть лишь Мориса. Он стоял у ограды виллы «Эдельвейс» под большим черным зонтом. В слепых неприятных очках. Неподвижный, как дерево. Смотрел на окна. Не на мои — на соседние. На окна Хозяйки.
— Хочешь, угадаю, зачем ты послала Мориса следить за мной в поезде? — спрашиваю я неожиданно для самого себя. И оборачиваюсь к постели. Женщина-кенгуру лежит на спине, раскидав руки и волосы. Ноги ее раздвинуты. В том же положении, в каком я их оставил минуту назад. По монументальным ляжкам течет-подсыхает сперма.
— Зачем же?
— Он от тебя без ума. Он счастлив тебе служить, он твой верный раб, и ты придумываешь для него поручения. Ты послала Мориса следить за мной, чтобы Морису было менее печально жить.
— Интересная версия.
— Только не говори снова, что он меня защищал. Это смешно. Что мне могло грозить?
— Хорошо, вот другая версия. Он должен был позвонить, подъезжая, и сказать, в каком ты вагоне. Чтобы водитель встретил тебя у вагона. Чтобы ты не бегал с чемоданом по перрону. Иди сюда скорее…
Это была уже, как минимум, третья Женщина-кенгуру. Первая — Суровая Заказчица и Строгая Хозяйка. Хищница, прибравшая к рукам Идеального Самца. Вторая — Ученица Фей. Студентка, изучающая эйдосы. Послушная девочка, собирающая виноград. А вот еще другая — просто ненасытное лоно. На самом деле третья была первой: именно в таком состоянии я застал ее год назад.
Конечно, я привык, что мои клиентки относятся к сексу с чрезмерным энтузиазмом. Для того, собственно, они меня и выписывают. Но Женщина-кенгуру была бедовее даже самых неудовлетворенных старух. Когда она заводилась, мир переворачивался тормашками вверх. Она хотела, хотела и хотела. Как механизм. То есть, если бы механизмы умели хотеть, они хотели бы именно так: с несгибаемой частотностью. Получала то, что хотела, и хотела снова. Я бы не сказал, что у этой женщины, выворачивающей лоно наизнанку навстречу чаемому лакомству, был, например, характер. Или какие-нибудь там взгляды на жизнь. Нет, она в те дни — как и прошлым летом — сводилась только к щели между ног и к роскошным подступам к щели. Просто какая-то аллегория похоти.
Конечно, мы отвлекались от траха. Ели-пили. Смотрели видео. У Вдовы кино мало, но есть какое-то количество смешного старья типа «Брака по-итальянски». Пару раз сразились в шахматы: она победила. Я ее научил раздваивать нос. Скрещиваешь указательный и средний на правой руке и проводишь по переносице, и тебе кажется, что носа у тебя два (она тут же осведомилась, раздваивается ли по этой методе член). Она в ответ научила меня умножать на девять с помощью десяти пальцев: положил пальцы двух рук на столешницу и, если хочешь умножить на девять три, поднимаешь третий палец: слева остается два, а справа семь. Я научил ее играть в «Быков и коров» (при случае и вас научу). О чем-то мы болтали, конечно. О разных пустяках: о дожде, о ночных тенях на потолке. Да, и спали, разумеется. Но самый длинный сон не продолжался больше трех-четырех часов. Я просыпался оттого, что она держит меня за член и он уже обретает под ее нетерпеливыми пальцами боевую форму. Или проснусь, а моя рука, оказывается, что-то ищет в ее ахающей влаге.
Впрочем, говоря, что мы «не вылазили из постели», я несколько сгущаю краски. Точнее, говорю только о себе: я и впрямь не вылазил. Но Женщина-кенгуру ухитрялась при этом бодро управляться с хозяйством. Всякий раз, выходя из душа, я заставал ее с хэнди наперевес: значения ее отрывистых реплик я не понимал, но силы — нельзя было не ощутить. Забавно, что в моем присутствии ее телефон портил воздух гнусавой трелью очень редко, но сразу трезвонил, стоило мне залезть в душ или ей — выйти в коридор. Забытье в моих объятиях она часто прерывала быстрым и, надо думать, эффективным нырком к себе. Однажды, например, отрубившись после страстного акта и проснувшись — свидетельство будильника — через два часа, я узнал, что она, будто и не покидавшая моей охапки, успела за это время заработать сто штук. Как-то я подглядел один ее низкий старт. Зрелищная была сцена. Глаза ее открылись с плотным жестяным стуком — будто в кукле сработала пружинка. Щелк — и блаженное выражение уступает сосредоточенному. Женщина-кенгуру встала сомнамбулой и решительными шагами, строго по прямой, покинула комнату, как поезд перрон. Дверь она прикрыла неплотно, и через мгновение я уже слышал летящие в хэнди хрипловатые клочковатые команды. Я проваливаюсь в сон, а когда прихожу в себя — Самка рядом, теплая, играет в полусне моей мошонкой.
Моя страсть предел имела, я бы обошелся и половиной соитий, но Женщина-с-большими-ногами так стонала подо мной и на мне, вдоль меня и поперек, что было бы большим грехом не заставлять ее стонать еще и еще. Когда мне надоедал этот одноообразный стон, я сжимал в объятиях других женщин, вплоть до Пухлой Попки, но Алька не примстилась ни разу.
О миссии своей я скоро забыл. В постели с Зеленоглазой Феей я был собой, ну, хорошо, почти собой, мужчиной-по-заказу, и вовсе не играл роли Мертвого Мужа. Ну, забыл. И Женщина мне о задании не напоминала.
В какой-то день она сказала:
