Киров шел тяжко, лыжи трещали, но с каждым вдохом дышалось все шире, жир, казалось бы, выветривался, луна мутно сеялась из-за облаков, морозец крепчал, а коньяк — взбадривал.
На охоту вот не выбирался полгода. Вкатить бы сейчас порцию свинца кабану.
Вспомнилась вдруг история с толкучками, которые он со злости не позволил легализовать, стало стыдно перед ленинградцами.
Велел порученцу, чтоб к возвращению в Смольный на столе лежала давешняя докладная о толкучках. Мозг набрал оборотов, нерешенные проблемы всплыли как поплавки, приказал срочно кликнуть в Смольный того-то, того-то и чуть позже того-то с подробным о том-то отчетом. Затормозил, сделал несколько упражнений. Облака чуть рассеялись, в просветах бодренько, будто и не война, мерцали острые звездочки. Положил вызвать, не откладывая, пару комсомолок, одну наугад, а одну эту бурятку, крякнул по-молодецки. Чучелу захотела партия! Еще повоюем!
86
В госпитале Киму не нравилось, даже на крыше с фугасками барахтаться, хотя был по фугаскам мастак.
Хотел на завод.
На заводах делают снаряды и танки, даже на самом Путиловском, к которому вплотную подкатил фронт, и бомбежки там — ежедневные, и часто ловят лазутчиков.
Весь город, и Ким, с замиранием следили по радио о героях-путиловцах, рискующих под обстрелами, в три смены, с винтовками у станка, кующих победу.
Завод по фильмам, по картинкам в журналах, представлялся Киму дворцом производства, роскошным храмом труда, где волшебные огни, высокие своды с алыми звездами, фонтаны раскаленного металла переливаются всеми цветами радуги. А люди-богатыри, спокойные и мудрые рабочие-великаны, управляют, как кораблем, большими станками, и конвейер струится как самобран-ка-скатерть…
Ким, к стыду своему, никогда на заводе не был. Если случалось в разговоре возникнуть такой теме, то пренебрежительно ронял, что «тысячу раз». На самом же деле, когда была экскурсия от школы, он позорно болел скарлатиной, потом была еще раз экскурсия, но его вычеркнули, наказав за разбитое из рогатки окно в учительской, потом сосед дядя Леша Попов обещал взять с собой, но опять из-за провинности не допустили. Тогда вообще произошло обидно: драку во дворе с Татаром он устроил по совести, Татар обижал слабых, а мать не разобралась и наказала. Вот только сейчас дядя Леша, заскочив домой с казарменного, взял на прикидку Кима.
Пока ехали на трамвае до Нарвских, пока шли потом по Стачек сквозь пикеты, баррикады из разбитого кирпича, мимо кристаллов противотанковых ежей, костров, где патрули грели руки и воду, волновался, как… Сказал бы как перед первым свиданием, но такого у Кима пока не было.
Подобрался внутренне, шел молча, сосредотачиваясь к моменту, и дядя Леша молчал.
Завод перевалил любые ожидания. Целый город! Улица цехов уходит вдаль, как Невский, зенитки на крышах, бойницы в заложенных кирпичами окнах нижних этажей, траншеи, вышки с часовыми, запах мазута и гари и еще чего-то горячего и железного: фронта? Фонтан есть, прямо за Лениным, но каменный цветок разбит и кривится осиротевшая арматура.
Заскрежетали огромные двери в стене, загудели мощные моторы, у Кима сердечко дрогнуло: угадал: танки.
Приземистые, как огромные черепахи, настороженно поводя пушками, они выползали из чрева цеха, словно встряхивались и уверенно шуровали к заводским воротам. Ладные, жуткие, такие большие, что Ким и не предполагал, силища! Из башен высовывались танкисты в шлемофонах. Сосредоточенные мужественные лица.
«Смерть фашистским оккупантам!» свежая надпись на победоносной броне.
87
Палец Максим потерял в Ленинграде, назад тому лет дюжину или чортову дюжину. Разумеется, он легко мог сосредоточиться и вспомнить номер года, но предпочитал в памяти приблизительность. Будто бы делал этим расплывчатее следы своей жизни. Как бы теряешься в толще времени. Сам не помнишь — и другие вроде как не помнят.
Рыли-недорыли к годовщине или юбилею новый канал: от Невы мимо Кикиных палат к Смольному, прямо к пропилеям, короткий и широкий, со скульптурными группами социалистической тематики по берегам. Колхозник с серпом, работница с шестерней, пограничник с овчаркой, девушка с веслом. Парадный подплыв к власти. Каприз вождя, подарок столицы столице. «Московский» название канала.
Рыть решили спонтанно и начали поздно. Максим, в ряду свежевыпущенных из Московского Института Водных Инженеров водных инженеров, был брошен на авральный проэкт. Работали на острие, под ревностным приглядом высочайшего заказчика, азарт и нервы, одинаково высокая вероятность угодить и в «кресты», и в Кресты. По Неве шел ладожский лед, при этом пылала жара в двадцать градусов, льдины таяли на глазах, вода стояла едва не колом, временные шлюзы, закрывавшие русло канала, склеили на соплях: на материалы попрочнее недоставало времени.
Шлюзы и гикнулись. Развалились как промокашка. Вода пошла на город, хуже — на Смольный.
Их было десятеро, выпускников, и девятеро пошли под нож, хотя к проэкту и контролю отношения не имели, а использовались, добровольно-принудительно командированные, на должностях локальных и скорее прорабских.
Девятеро из десяти, кроме Максима. Заело засовы отводных проток, и Максим нырнул в смертельную воду, и в ручную справился с люком, а как его вытащили — не помнил, вот только без пальца, схряпанного циклопической чугунной заслонкой.
Потом, часто возвращаясь к тому эпизоду, он удивлялся скорости и мотивам решения: не было ни мотивов, ни решения: он застал себя уже в прыжке.
Так и происходят подвиги: по наитию или сдуру. Прыжком в почти неминучую гибель он выиграл, и впору заподозрить себя в тонком расчете: у инженерского состава шансов выжить не было, а в волне был, хоть и крохотный. Шанс сработал, да плюс при прыжке присутствовал большой начальник, который по законам жанра обязан был обласкать.
По горячим следам обласкали по всему ассортименту, от премии и представления к ордену до предложения хорошей должности в ленинградском водном хозяйстве. В угаре поспешных встреч-бесед упомянул о проэкте дамбы через Финский залив, которая навсегда отсечет город от наводнений (о возможности такого решения упоминал московский максимов завкафедрой), получил по пьяному делу благословение. Строил планы, готовил команду, убалтывал завкафедрой на рывок к невским берегам, но благословивший благодетель тем временем сам пошел по этапу, а ленинградские коллеги сделали вид, что не знакомы с Максимом. Позже он узнал, что соответствующая структура в городе создана: идею просто украли.
И вряд ли ждали мести спустя десятилетие с гаком. Максим, человек не злой, об изощренно-обдуманной мести не помышлял. И в школу Н.К.В.Д. поступал без задней мысли, что новая профессия расширит возможности мстить. В общем, ничего такого особенно не планировал.
Но при случайном случае, попадись вражина на узкой тропе, ударил бы скорее, чем не ударил.
