Даже то, что у Глеба Ивановича содержались представители всех научных школ и направлений русской науки, — и то факт практически сокрытый, упрятанный даже от «прикормленных» исследователей и историков, кому власти доверяют рассказывать о том времени, «сливая» часть информации из секретных архивов.
Скрывают даже то, что в науке конца XIX века был осуществлен столь гигантский прорыв, что без этого не могла бы существовать мировая наука XX и начала XXI веков. Возможно, пройдет еще не одно столетие, а мир будет пользоваться научными открытиями русских ученых, даже не зная, не представляя, КТО же первооткрыватели; КТО же те, без чьих трудов мир просто не сумел бы еще долго пользоваться благами, данным людям волей Создателя…
Так, напомним только, что в области мировой физики выдающиеся открытия осуществили ученые П. Н. Лебедев, Н. А. Умов, А. Г. Столетов, именно благодаря их фундаментальным исследованиям были созданы научные школы, которые концептуально обосновали стратегический прорыв Русского государства в будущее, заложив инфраструктуру освоения Сибири и Дальнего Востока. Последователи школ этих трех выдающихся ученых стали заложниками Спецотдела Г. И. Бокия, ими был скорректирован план электрификации и освоения Сибири и Востока, который и присвоили себе советские ученые. По поручению Ульянова-Бланка когорту «новых» «ученых» возглавил еврей Глеб Максимилианович Кржижановский, которому советские историки приписали разработку и осуществление так наз. плана ГОЭЛРО (Государственной электрификации России). Тогда как на самом деле широко разрекламированный в СССР план ГОЭЛРО был разработан и сверстан в период с 1899 г. по 1906 г. На электрификацию Русского государства была запланирована расходная статья Минфина империи.
— Мы с вами, Александр Васильевич, — как-то после бокала «Шато-Петрюс» сказал вольно раскинувшийся в удобном кресле Бокий, — изучали историю, логику, Закон Божий и хорошо понимаем, как важны эти предметы для русской цивилизации. А что, если мы укоротим, скажем… русскую историю? Создадим ее таковой, какой она выгодна нам?
— Вы уверены, что вам это удастся?
— Безусловно. Скажем, историю нашего государства до революционного переворота мы начнем прямо с Киевской Руси. Нет, мы, конечно, расскажем о славянских племенах и их расселении, упомянем о язычестве славян, о крещении Руси и князя Владимира в Херсонесе, усилим аспект раздробленности Руси, упомянем о политических и культурных центрах, в том числе и о культуре домонгольского периода. Достаточно вам истории, а? И, конечно же, решительно усилим, акцентируем монгольскую экспансию и завоевания Руси Батыем. Посвятим политическим и культурным последствиям монголо-татарского ига работу целых институтов и десятков тысяч ученых. Мы на это сил не пожалеем! Всему миру покажем кровавую ярость Золотой Орды! Что еще? Да, обязательно покажем, как русский князь Александр Невский отражает агрессию немцев, этих кровавых завоевателей и палачей.
— Но ненависть не свойственна русскому характеру.
— Это вам так думается, уважаемый мой Александр Васильевич. Мы подадим ведение войны Орденом не как реальное действо, а как закономерный протест русского народа против своего императора. Русские еще станут гордиться тем, что убийство императора совершено патриотами государства.
— Чушь. Вам не удастся привить подобные чувства народу.
— Удастся, и очень скоро. Мы запишем в школьные учебники, что «Народная воля», «Черный передел» и другие революционные террористические организации объединяли в своих рядах борцов за народное счастье. Так что эпоху Николая II и деяния министра финансов графа Сергея Юльевича Витте мы подадим в нужном аспекте. Как и реформы Петра Аркадьевича Столыпина. Кого надо — сделаем русским или немцем, кого надо — определим в евреи.
— Вы, Глеб Иванович, действительного тайного советника, канцлера Петра Аркадьевича Столыпина собираетесь записать в евреи?
— А почему бы и нет, ведь кто возразит, что Аркадий — не еврейское имя? Мы можем все, Александр Васильевич, все. Хотите остаться в истории Исааком Абрамовичем? Нет? Случись так, разве вы докажете обратное?…Ладно, не станем препираться, достанет вам и того, что вы пережили. Вот я тут кое-какие заметки вам оставлю. Почитайте, подкорректируйте, если сочтете нужным. Непременно буду вам благодарен. На досуге поразмышлять, читая мои записки, полезно и Вам.
Глеб Иванович мгновенно выпрямился и, по-военному развернувшись, направился к двери. Но вдруг, словно споткнувшись о невидимое, левой рукой схватился за сердце, а правой коснулся торчащего на шее кадыка. Его сразил спазм, болезнь, тщательно скрываемая ото всех. Лечился он только своими снадобьями, не допуская к себе даже светил медицины, в предостатке имевшихся в его сверхсекретном ведомстве.
Александр Васильевич вдруг осознал, что у него не возникло сочувствия, обычного в моменты физических страданий другого человека, не возникло желания оказать помощь или позвать врача. Словно прочитав все, что творится у него в подсознании, Глеб Иванович волевым усилием заставил себя ровно дышать и, повернувшись, сказал:
— Ничего удивительного, что у вас не возникло желания мне помочь. Я думаю, вы и сами понимаете почему. Мы еще продолжим беседы.
Еще мгновение, и дверь за Бокием плотно закрылась. Александр Васильевич просидел в раздумье долгое время, не прикасаясь к папке, где лежали исписанные страницы. Он уставился в пустоту, а видел проходящие перед собой счастливые тени из невозвратного прошлого; он видел себя, юного и довольного жизнью, видел своих родителей, родственников, жену, детей, видел когда-то давно-давно, в прежней жизни любимую им женщину…
Он по-прежнему сидел и улыбался редко навещавшим его видениям, когда дверь бесшумно отворилась и вновь вошел Глеб Иванович. Этот всевидец, вдруг опознав и переполошив его мысли, вкрадчиво произнес:
— Скажите, Александр Васильевич, вы бы хотели видеть Анну Васильевну Тимиреву?
Каким бы ни был собранным человеком адмирал Колчак, но до встречи с таким уникальным человеком, как Глеб Иванович Бокий, при подобных поворотах сюжетов его лицо, даже оставаясь непроницаемым, выдало бы волнение. Но сейчас Александр Васильевич, вздрогнув глубоко-глубоко в сердце, равнодушно ответил:
— Не надо слов. Вы не удивите меня, даже если сейчас по вашей воле пред моими глазами предстанет адмирал Николай Оттович фон Эссен, который, как нам известно, скончался многие лета назад. Меня не удивило бы, если б вы мне сейчас предоставили атамана, генерал-майора Григория Михайловича Семенова, или генерала от инфантерии Дитерикса, или других моих сослуживцев… Не удивило, разве что доставило приятные минуты. Но Анну Васильевну я видеть не хотел бы. Давайте о более серьезном, хотя подозреваю, что и это предложение с Тимиревой возникло не просто так.
— У меня есть достоверная информация, что низложенный в 1917 году Государь Император Николай II жив и находится в руках Сталина. Если исходить из известной мне ситуации, то все ложится на свои места. В том числе и ваше назначение диктатором Сибири или, как там… правителем, — как вам обещали в Ордене… И вы таким образом стали отвлекающей фигурой. Так что я поступил правильно, пленив вас, не дав вас расстрелять.
