Меж ними ничего нет, в этом я уверена. То есть, девочка,
конечно, в него влюблена, но ему она нужна только как медиум. Не представляю
мужчину, который воспылал бы страстью к этой сомнамбуле. На ее прозрачном
личике вечно блуждает странная невинная улыбка, глаза смотрят ласково, но
отстраненно. Она почти не раскрывает рта — разве что во время сеансов. Но уж
зато в минуты общения с Иным Миром Офелия совершенно преображается. Кажется,
что где-то внутри ее хрупкого тельца загорается яркая лампа. Пьеро говорит, что
она, в сущности, полупомешанная, что ее следовало бы поместить в лечебницу, что
она живет будто во сне. Не знаю. Мне так наоборот кажется, что она оживает и
становится собой только во время медиумирования.
У меня и самой теперь путаница со сном и явью. Сон — это
позднее утреннее вставание, завтрак, необходимые покупки. Явь же начинается
ближе к вечеру, когда я пытаюсь сочинять стихи и готовлюсь к выходу. Но
окончательно я просыпаюсь лишь в девятом часу, когда быстро иду по освещенной
фонарями Рождественке к бульвару. Мир несет меня на упругих волнах, кровь
пульсирует в жилах. Я стучу каблучками так быстро, так целеустремленно, что
прохожие оглядываются мне вслед.
Вечер — это кульминация и апофеоз дня. Потом, уже заполночь,
я возвращаюсь к себе и искусственно продлеваю волшебство, подробно записывая
всё, что произошло, в сафьяновую тетрадь.
Сегодня произошло многое.
С самого начала он вел себя совсем не так, как обычно.
Нет, так писать нельзя — всё «он» да «он». Я ведь пишу не
для себя, а для искусства.
Просперо был не такой, как всегда — оживленный, даже
взволнованный. Едва выйдя к нам в гостиную, стал рассказывать:
"Нынче ко мне на улице подошел человек. Красивый,
элегантно одетый, очень уверенный. Немного заикаясь, произнес странные слова:
— Я умею читать по лицам. Вы — тот, кто мне нужен. Вас
посылает мне судьба.
— А я по вашему лицу не вижу ничего, —
неприязненно ответил я, так как терпеть не могу бесцеремонности. — Боюсь,
сударь, вы обознались. Меня никто никуда послать не может. Даже судьба.
— Что это у вас? — спросил он, не обращая внимания
на резкость тона, и показал на карман моего пальто. — Что там
оттопыривается? Револьвер? Дайте.
Вы знаете, что я никогда не выхожу из дому без моего
«бульдога». Поведение незнакомца начинало занимать меня. Без лишних слов я
вынул оружие и протянул ему — посмотреть, что будет".
Тут Лорелея вскричала:
— Но это же явный сумасшедший! Он мог застрелить вас!
Как вы безрассудны!
— Я привык доверять Смерти, — пожал плечами
Просперо. — Она мудрее и добрее нас. Да и потом скажите, милая Львица,
разве я оказался бы в проигрыше, если б неведомый безумец всадил мне пулю в
лоб? Это был бы изящный финал… Однако слушайте дальше.
И он продолжил рассказ:
"Незнакомец раскрыл револьвер и высыпал на ладонь
четыре пули, а пятую оставил. Я с любопытством наблюдал за его действиями.
Он с силой крутанул барабан, затем вдруг приставил дуло к
виску и спустил курок. Боек звонко щелкнул о пустое гнездо, а на лице у
поразительного господина не дрогнул ни один мускул.
— Теперь вы будете говорить со мной серьезно? —
спросил он.
Я молчал, несколько ошарашенный этим спектаклем. Тогда он
снова покрутил барабан и опять приставил оружие к виску. Я хотел остановить
его, но не успел — вновь щелкнул спуск. Ему опять повезло!
— Довольно! — воскликнул я. — Чего вы хотите?
Он сказал:
— Хочу быть с вами. Ведь вы тот, за кого я вас
принимаю?
Оказалось, он давно уже разыскивает «Любовников Смерти»,
чтобы стать одним из них. Разумеется, он не угадал, кто я, по моему лицу — это
было сказано для эффектности, чтобы произвести на меня впечатление. На самом же
деле он провел хитроумное расследование, которое вывело его на меня. Каково, а?
Это интереснейший субъект, я в людях толк знаю. Он и стихи слагает, в японском
стиле. Вы услышите — это ни на что не похоже. Я велел ему придти сегодня. Ведь
место Аваддона еще свободно".
Я позавидовала неизвестному господину, который сумел так
впечатлить нашего бесстрастного дожа, однако же слушала рассказ не очень
внимательно — меня волновало совсем другое. Я намеревалась прочесть новое
стихотворение, над которым просидела всю минувшую ночь. Надеялась, что у меня,
наконец, получилось, как должно, и Просперо оценит этот крик души менее сурово,
чем мои предыдущие опыты, которые… Ладно, об этом я уже писала не раз, поэтому
повторяться не буду.
Когда настал мой черед, я прочла:
Вы забудете, не так ли,
Куклу с синими глазами
И кудряшками из пакли,
Околдованную вами?
Безразлично вам, ведь верно,
Что с экстазом страстотерпца
Обожало вас безмерно
Целлулоидное сердце?
Помолиться, что ли, Богу?
Только нет у кукол храма.
И былая недотрога
Тихо плачет: ма-ма, ма-ма!
Там была еще одна строфа, которая мне особенно нравилась (я
даже уронила над ней несколько слезинок) — про то, что у куклы не бывает
бога кроме кукловода. Но безжалостный Просперо махнул рукой, чтоб я
остановилась, и поморщившись обронил:
— Манная кашка.
Его совсем не занимают мои стихи!
Дальше стал читать Гдлевский, которого Просперо вечно
расхваливает сверх всякой меры, и я потихоньку вышла. Встала в прихожей перед
зеркалом и заплакала. Верней, завыла. «Манная кашка!»
В прихожей было темно, и в зеркале я видела только свой
сгорбленный силуэт с дурацким бантом, который совсем съехал набок. Господи, какой
же я себя чувствовала несчастной! Помню, подумалось: вот бы духи сегодня
вызвали меня. Я бы с наслаждением ушла от всех вас к Вечному Жениху. Да надежды
было немного. Во-первых, духи в последнее время либо не появлялись вовсе, либо
несли какую-то невнятицу. А во-вторых, с какой стати Смерть выберет в
возлюбленные такую никчемную, бездарную мокрицу?
Потом раздался звонок. Я наскоро поправила бант, вытерла
глаза и пошла открывать.
Меня ждал сюрприз.
На пороге стоял тот самый господин, которого я видела, когда
относила Аваддону незабудки".
Явление принца Гэндзи
