Борец с самоубийствами сам становится самоубийцей
Мир московской журналистики потрясен скорбной вестью.
Наш цех лишился одного из самых блестящих своих перьев.
Угасла яркая звезда, совсем недавно появившаяся на газетном небосводе.
Полиция ведет расследование, изучает все возможные линии,
включая и версию о ритуальной казни, свершенной «Любовниками Смерти» над
отважным журналистом, однако всем, кто читал блестящие репортажи и глубокие
аналитические статьи Л. Жемайло в «Московском курьере», картина произошедшего
ясна. Члены тайного клуба умерщвляют себя, не других. Нет, произошло не
убийство, а трагедия по-своему еще более прискорбная. Наш собрат взвалил на
свои плечи слишком тяжкую ношу, быть может, вовсе непосильную для смертного, и
эта ноша его подломила. Теперь он за роковой чертой, присоединился к тому
самому «большинству», о котором писал в своей нашумевшей, провидческой статье
«Есть много на земле и в небесах такого…»
Мы знали Лавра Генриховича как неутомимого борца со страшным
явлением, которое многие уже называют «чумой двадцатого века» — эпидемией
беспричинных самоубийств, выкашивающей ряды образованной молодежи. Покойный был
истинным крестоносцем, бросившим вызов этому ненасытному, кровожадному дракону.
Давно ли появился в Первопрестольной скромный ковенский репортер, добившийся
известности на провинциальном поприще и, как многие перед ним, приехавший
покорять Москву? Здесь ему вновь пришлось начать с самого низа корреспондентской
иерархии — с репортерской поденщины, мелкого хроникерства, описания пожаров и
незначительных происшествий. Но талант всегда пробьет себе дорогу, и уже очень
скоро вся Москва, затаив дыхание, наблюдала, как неутомимый журналист идет по
следу зловещих «Любовников Смерти». В последние недели Лавр Генрихович почти не
появлялся в редакции. Наши коллеги говорили, что, увлеченный расследованием, он
чуть ли не перешел на конспиративное положение и переправлял свои репортажи
городской почтой — вероятно, опасался разоблачения со стороны «Любовников
Смерти» или чрезмерного внимания гг. полицейских. Вот истинная преданность
своему делу!
Увы! Медик, врачующий эпидемических больных, сам рискует
подцепить заразу. Но здесь, пожалуй, уместнее иное сравнение — с теми подвижниками
здравоохранения, кто намеренно и сознательно прививает себе бациллу смертельно
опасного недуга, дабы лучше изучить его механизм и тем самым спасти других.
Бог весть, чтó происходило в душе нашего коллеги в
последний вечер его жизни. Известно только одно — до самой последней минуты он
оставался истинным журналистом. Позавчера, в одиннадцатом часу, он позвонил
метранпажу «Московского курьера» г. Божовскому и потребовал задержать номер,
потому что есть «бомба» для первой полосы.
Теперь понятно, что за «бомбу» имел в виду покойный —
собственное самоубийство. Что ж, финал карьеры Л. Жемайло и в самом деле вышел
эффектным. Жаль только, в утренний выпуск «Московского курьера» эта кошмарная
новость так и не попала. Судьба напоследок сыграла с журналистом злую шутку —
мертвое тело было обнаружено лишь на рассвете, когда номер газеты уже вышел из
типографии.
А ведь самоубийца выбрал для своего отчаянного поступка
весьма приметное место — Рождественский бульвар, откуда рукой подать до Трубной
площади. По всему, кто-то из поздних прохожих, или городовой, или ночной
извозчик должны были заметить висящее на осине тело, к тому же освещенное
стоящим неподалеку газовым фонарем, но нет — труп увидел лишь подметальщик,
вышедший на бульвар сгребать листья уже в шестом часу утра.
Спи спокойно, мятежная душа. Мы доведем начатое тобою дело
до конца. Наша газета дает обет поднять павший стяг и нести его дальше. Демон
самоубийства будет изгнан с улиц нашего христолюбивого города. «Московские
ведомости» продолжат журналистское расследование, начатое коллегами из
«Курьера». Следите за нашими публикациями.
Редакция
«Московские ведомости» 19 сентября (2 октября) 1900 г.
1-ая страница
II. Из дневника Коломбины
Избрана!
"После того, как в ридикюле обнаружилась вторая
карточка с одним-единственным словом Bald
[8]
, написанным уже
знакомыми буквами, сомнений не осталось: я избрана, избрана!
Мои вчерашние излияния по этому поводу были смехотворны —
кудахтанье перепуганной курицы. Я не просто перечеркнула эти две странички, я
вырвала их. Позднее вставлю что-нибудь более уместное.
Позднее! Когда ж позднее, если написано «bald»?
От этого короткого, звонкого слова у меня будто гуд в
голове. Я хожу сама не своя, натыкаюсь на прохожих, и мне попеременно делается
то жутко, то радостно. Главное же из переполняющих меня чувств — гордость.
Коломбина стала совсем другой. Она, быть может, уже никакая
не Коломбина, а желанная и недостижимая для простого смертного Принцесса Греза.
Все прочие интересы и обстоятельства отодвинулись, утратили
всякое значение. Теперь у меня новый ритуал, заставляющий трепетать мое сердце:
вечером, вернувшись от Просперо, я достаю два белых квадратика, смотрю на них,
благоговейно целую и убираю в выдвижной ящик. Я любима!
Перемена, произошедшая во мне, столь велика, что я не считаю
нужным ее скрывать. Все в клубе знают, что Смерть шлет мне записки, но на
просьбы показать эти послания я отвечаю отказом. Особенную настойчивость
проявляет Гэндзи. Как человек умный, он понимает, что я не фантазирую, и очень
обеспокоен — уж не знаю, из-за меня ли или же из-за того, что его
материалистические воззрения оказались под угрозой.
Но заветных посланий я никому не покажу — они мои и только
мои, адресованы мне и предназначены лишь для моих глаз.
На наших собраниях я теперь держусь истинной королевой. Ну
если не королевой, то фавориткой или невестой короля. Я обручена с Венценосным
Женихом. Ифигения и Горгона лопаются от зависти, Калибан шипит от злобы, а Дож
взирает на меня тоскливыми глазами побитой собаки. Никакой он не Просперо,
повелитель духов земли и эфира. Он даже не Арлекин. Он такой же Пьеро, как
маменькин сынок Петя, некогда вскруживший голову иркутской дурочке своими
завитыми локонами и трескучими стишками.
Вечера у Дожа — это мой триумф, мой бенефис. Но есть и
другие часы, когда подступает слабость. И тогда начинают одолевать сомнения.
Нет-нет, в подлинности Знаков я не сомневаюсь. Меня терзает
другое: готова ли я? Не жаль ли мне будет уходить из света во тьму?
Итог всякий раз один. Может, и жаль, но выбор будет сделан
без колебаний. Упасть в бездну, в темные объятья неведомого, желанного
Возлюбленного.
