Пользуясь тем, что я оказался повернут к нему тылом,
Просперо схватил меня одной рукой за ворот, второй за фалду и поволок по полу к
яме. Еще секунда, и всё было бы кончено, но по счастливой случайности мои
пальцы наткнулись на ножку стола. Я вцепился в нее намертво. Моя голова уже
свешивалась над дырой, но сдвинуть меня ни на дюйм дальше Благовольскому не
удалось, как он ни старался.
От крайнего напряжения всех сил я не сразу вгляделся в
черноту — да и глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть. Сначала я увидел
какую-то странную прямоугольную фигуру, смутно прорисовывающуюся во мраке, и
лишь несколько секунд спустя понял, что это повернутое боком кресло — оно
застряло в колодце, пролетев не более сажени. И еще, ниже кресла, я заметил два
белых пятна. Они шевельнулись, и я вдруг догадался: это манжеты, высунувшиеся
из-под кожаного реглана Гэндзи! Самих рук было не видно, но крахмальные манжеты
просвечивали сквозь темноту. Значит, Гэндзи не свалился на дно, а успел
ухватиться за наглухо застрявшее дубовое кресло!
Это открытие ободрило меня, хотя, вроде бы, особенно
радоваться было нечему: если не оказать Гэндзи помощь, он продержится так
две-три минуты, после чего все равно сорвется. А от кого было ждать помощи? Не
от Благовольского же!
Слава богу, Дож не мог заглянуть в дыру, и ему было
невдомек, что главный его противник, хоть и совершенно беспомощен, но пока еще
жив.
«Гораций, ты играешь в шахматы?» — раздался вдруг сзади
прерывающийся от тяжелого дыхания голос Просперо.
Мне показалось, что я ослышался.
«Возникшая ситуация в шахматах называется патовой, —
продолжил он. — У меня, к сожалению, не хватит сил спихнуть тебя в
колодец, а ты не можешь выпустить ножку стола. Что ж, мы так и будем лежать на
полу до скончания века? Имеется предложение получше. Раз насилие не дало
желаемого результата, вернемся в цивилизованное состояние. То есть приступим к
переговорам».
Он перестал тянуть мой ворот и поднялся. Я тоже поспешно
вскочил и отодвинулся подальше от люка.
Вид у нас обоих был изрядно потрепанный: галстук
Благовольского съехал на сторону, седые волосы взъерошились, пояс на халате
развязался; я выглядел не лучше с надорванным рукавом и отлетевшими пуговицами,
а когда подобрал очки, то выяснилось, что правое стеклышко треснуло.
Я был в полной растерянности, не знал, что делать. Бежать на
улицу, за городовым, что стоит на Трубной? Пока вернешься обратно, пройдет
минут десять. Столько Гэндзи не продержится. Я непроизвольно оглянулся на дыру
в полу.
«Ты прав, — сказал Благовольский, завязывая
халат. — Эта прореха отвлекает».
Он шагнул к столу, повернул богатыря в обратном направлении,
и крышка люка с лязгом захлопнулась. Вышло еще хуже! Теперь Гэндзи оказался в
кромешной тьме.
«Мы остались вдвоем, ты да я. — Просперо посмотрел мне
в глаза, и я ощутил всегдашнее магнетическое воздействие его взгляда,
одновременно обволакивающего и притягивающего. — Прежде, чем ты примешь какое-то
решение, хочу, чтоб ты прислушался к своей душе. Не соверши ошибки, о которой
будешь жалеть всю жизнь. Слушай меня, смотри на меня, верь мне. Как верил
раньше, пока в наш мир не ворвался этот чужой, ненужный человек, который всё
испортил и извратил…»
Его звучный бархатный голос лился и лился, так что я уже не
очень вникал в смысл слов. Теперь-то я понимаю, что Просперо подверг меня
гипнотическому воздействию, и весьма успешно. Я легко внушаем, я охотно
подчиняюсь воле более сильного, что Вам отлично известно по собственному опыту.
Более того, так уж я устроен, что подчиненность доставляет мне наслаждение — я
словно бы растворяюсь в личности другого человека. Пока рядом был Гэндзи, я
беспрекословно слушалcя его, теперь же оказался во власти черных глаз и
месмеризующего голоса дожа. Пишу об этом трезво и с горечью, отдавая себе отчет
в постыдных особенностях своей натуры.
Благовольскому понадобилось совсем немного времени, чтобы я
превратился в оцепеневшего кролика, который не смеет шевельнуться под взором
удава.
«Третьего лишнего здесь больше нет, никто нам не
мешает, — говорил Дож, — и я расскажу тебе, как всё было на самом
деле. Ты умен, ты сумеешь отличить ложь от правды. Но сначала мы с тобой выпьем
— за упокой бескрылой души господина Гэндзи. Как положено по русскому обычаю,
выпьем водки».
С этими словами он отошел в угол, где в стенной нише стоял
огромный резной шкаф, и распахнул дверцы. Я разглядел какие-то бутыли, графины,
бокалы.
От того, что я больше не ощущал на себе завораживающего
взгляда, моя мысль будто очнулась, заработала вновь. Я посмотрел на стенные
часы и увидел, что прошло менее пяти минут. Быть может, Гэндзи еще держится!
Однако прежде, чем я успел принять какое-либо решение, Благовольский вернулся к
столу, вперил в меня свои черные глаза, и меня опять охватила блаженная
вялость. Я уже ни о чем не думал, а только внимал звукам властного голоса. Мы
стояли, разделенные письменным столом. Опальная рулетка оказалась как раз между
нами, ее никелированные рычажки поблескивали искорками.
«Вот два бокала, — сказал Дож. — Обычно я водки не
пью — больная печень, но после этакой встряски нам обоим не помешает
взбодриться. Держи».
Он поставил бокал на одну из ячеек Колеса Фортуны (черную —
я запомнил), слегка толкнул рычажок, и хрустальный сосуд, описав полукруг,
медленно переплыл на мою сторону. Просперо придержал рулетку, поставил второй
бокал напротив себя, и тоже на черный квадрат.
«Ты будешь верить мне и только мне, — медленно, весомо
проговорил Дож. — Я один вижу и понимаю устройство твоей души. Ты,
Гораций, не человек, а половинка человека. Именно поэтому тебе так необходимо
отыскать вторую твою половину. Ты ее нашел. Твоя вторая половина — я. Мы будем
как единое целое, и ты сделаешься покоен и счастлив…»
В этот миг откуда-то снизу, от пола, раздался резкий треск,
от которого мы оба вздрогнули и повернулись. Одна из паркетин на дверце
потайного люка раскололась пополам, посередине трещины чернела маленькая
круглая дырка.
«Что за чертовщи…» — начал было Просперо, но тут грохнуло
еще и еще — всего пять или шесть раз.
Рядом с первой дыркой появились еще несколько. Полетели
щепки, две паркетины отскочили в сторону, а с потолка посыпалась белая крошка.
Я догадался: это Гэндзи палит в крышку люка. Но зачем? Что это даст?
Ответ не заставил себя ждать. Снизу донеслись глухие удары:
один, другой, третий. На четвертом паркет встал дыбом, и я, не веря своим
глазам, увидел, как из дыры наружу высунулся кулак. Это невероятно, но Гэндзи
умудрился голой рукой пробить дверцу — в том месте, где она была продырявлена
пулями!
Кулак разжался, пальцы ухватились за край образовавшегося
отверстия и стали тянуть крышку книзу, преодолевая сопротивление пружины.
