Придав как можно больше звучности своему голосу, я в самых торжественных выражениях обратился к ним:
— Лучезарные потомки прародителя Хаоса, могучие сыны Земли и Неба, вас подло обвинили в проступках, в которых вы неповинны! Вы верно служили своим старшим братьям, но те предали вас, толкнув к оплошности, и заточили в этой темнице. Я пришел освободить вас. Но вы, в обмен на свободу, которую я принес, отныне будете подчиняться только мне. Даже ваша безутешная мать, скорбя о том, что постигло и вас, и ее, велит вам это. Мы вместе нападем на титанов и их главаря, вероломного и жестокого Крона, который изувечил вашего любимого отца, похитил у него власть и уже на протяжении долгих, слишком долгих эр держит мир в рабстве. Но вы должны действовать только по моему приказу, применять свою силу только под моим руководством. Я же буду использовать вас лишь для уничтожения зла и восстановления добра. Нас ждут суровые испытания, но вместе мы победим! Мир и процветание увенчают нашу победу.
Эта речь, которой я весьма горжусь, кому-то может показаться не слишком оригинальной. А все потому, что позже Клио списала с нее множество других речей, и теперь они кажутся отлитыми из одной формы. Соблаговолите признать, мое воззвание было все-таки первым в своем роде, а значит, не лишенным остроумия.
Однако ни циклопы, ни гекатонхейры даже не шелохнулись. Не моргнули, не почесались. Настоящие колоды, тупые колоды. Я решил, что лучше проявить смекалку, чем оскорбиться. И понял: у этих поверженных колоссов отсутствует собственная воля. Привести их в действие может лишь воля того, кто ими управляет.
Называя их по именам, я выкликнул:
— Арг, Бронт, Стероп!
Три светящихся глаза раскрылись в глубине бездны.
Я продолжил:
— Котт, Бриарей, Гиг!
Три сотни рук расправились. Шесть исполинов, которые еще мгновение назад были ничем, восстали во весь свой невероятный рост. Тогда я образовал в голосе модуляцию, которая означала:
— Воля Урана!
Три сотни рук гекатонхейров начали упорядоченно двигаться, будто месили тесто мира или крутили водяное колесо; сто пятьдесят их голов сблизились, готовые выслушать и обдумать мои приказы. Глаза троих циклопов — голубой, желтый и красный — осветили мрак, разливая тепло.
Затем я крикнул:
— Воля Урана!
Руки стали лупить пустоту в ужасающем беспорядке; глаза метали молнии во все стороны; отвратительно запахло серой, жара стала нестерпимой, а грохот — оглушительным даже для бога. Стены антимира затряслись, словно готовясь обрушиться.
Я поспешил приказать:
— Воля Зевса!
И испытал большое облегчение, видя, как гекатонхейры тотчас же скрестили руки, циклопы опустили веки, и все застыли в абсолютной неподвижности.
Итак, я стал их хозяином, они были в моей власти. Теперь я мог повелевать их силами, направлять на созидание, разрушение или просто держать в готовности.
Осторожно просунув руку сквозь прутья решетки, я коснулся колоссов, даже подтолкнул их. Они не шелохнулись, оставаясь безобидными, как дубины. Хочу сказать, что сама по себе дубина никогда не опасна. Положите ее хоть на стол, она не пошевелится. Опасна лишь воля того, кто дубиной орудует, или неловкость, если он уронит сей предмет вам на ногу.
Так что мне следовало быть осмотрительным.
Я стал открывать запоры. Но не все девяносто семь. Действуя с великими предосторожностями, я ограничился шестью первыми, самыми верхними. Этого было достаточно.
Неистовый удар вдребезги разнес часть двери. Одноглазые и сторукие ринулись в пролом. Одной молниеносной вспышкой меня вынесло на поверхность мира. Я снова крикнул: «Воля Зевса!» — чтобы остановить этот разгул, и мои колоссы послушно встали рядком там, где я указал: у входа в одну из пещер на берегу моря.
Я осмотрелся и определил, что мы вынырнули на Сицилии.
Прекрасный треугольный остров еще сотрясался до самых основ. Там, где сторукие взломали его, пробивая выход, образовалась высокая гора. С ее зияющей вершины, окутанной багровыми парами, стекала раскаленная мякоть земли, воспламеняя деревья и поглощая все на своем пути.
Я поздравил себя с тем, что коснулся только шести замков. Если бы я открыл их все, яйцо Земли наверняка лопнуло бы целиком.
Пытаясь лучше узнать возможности моих новых слуг, я отделил кусок скалы и передал его циклопу с голубым глазом — камень расплавился и превратился в свинец. Взяв этот свинец, я положил его перед желтоглазым — тусклый свинец превратился в блестящие серебристые жемчужины, покатившиеся в разные стороны. Я зачерпнул пригоршню этого живого серебра и поднес под луч красного глаза — ртуть изменила цвет, отвердела и стала золотом.
Потом я приказал сторуким взбивать морскую воду вдоль берега, причем каждый должен был действовать только одной рукой. Вскоре на поверхности образовалась зеленая ряска — какая-то мелкая, похожая на водоросли чечевица. Я остановил свои опыты. В конце концов, мир уже создан; незачем терять время на то, чтобы его переделывать, особенно если есть риск его уничтожить.
Приготовления к битве.
Шлем Аида и трезубец Посейдона.
Ирида-посланница
Тогда я начал собирать свои войска и готовить их к битве. Проходя недавно через Преисподнюю, я повидался со своим братом Аидом, который прятался там с тех пор, как был извергнут из утробы Крона. Я призвал его, и мы скрепили наш договор. Темный Аид появился из жерла вулкана Этна, воспользовавшись тем же выходом, что и я.
Я призвал своего второго брата. Вздулись волны, и из обиталища Океана вышел Посейдон.
Я призвал своих сестер Гестию, Деметру и Геру. Все явились на зов, каждая из своего убежища. Деметру я лично попросил, пока будут идти бои, присмотреть за природой, сберечь растительность, позаботиться о плодовитости живых существ. Я пообещал, что на помощь скоро придут Времена Года, Геспериды и даже Грации.
Я заключил договор со своим дядей Океаном, который теперь уже не удовлетворялся благожелательным ко мне нейтралитетом, но открыто объявил себя моим союзником. Он пообещал свою поддержку, если я окажусь в затруднении, и разрешил извлекать из него любые ресурсы, в которых я буду нуждаться.
— Ручаюсь, что смогу удержать Понта и фурий волн, — сказал Океан. — Более того, думаю, что смогу убедить их служить тебе. Я не предоставлю никакого убежища твоим врагам, а если только они прижмут тебя к моим берегам, утоплю их, наслав ужасающие валы. — И добавил, как бы невзначай, но веско: — Я знаю, мои дочери очень благосклонны к тебе...
Затем у меня было много тайных переговоров с кузиной Осторожностью. Я не преминул засвидетельствовать ей свою дружбу и благодарность и дал понять, что по-прежнему храню о ней самые волнующие воспоминания. Она тоже была мила со мной, на свой лад доказав нежность, которую ко мне питала. И так было со всеми. Счастливы те, кто своих первых возлюбленных сумел перевести в ранг неизменных союзниц!
