Похороны были назначены на десять утра, поэтому Тикфорд решил, что выехать следует вечером предшествующего похоронам дня и провести ночь в отеле. На протяжении всего пути Картрайт смотрел в окно.
Посмертная власть, которую возымел над ним Троттер, начинает раздражать беднягу, думал Эйдриан.
Тикфорды тоже молчали. Они исполняли долг, не находя в нем никакого удовольствия. Эйдриан, никогда не причислявший себя к числу путешественников опрятных и чистеньких, дважды просил миссис Тикфорд остановить машину: его рвало.
Эйдриану так и не удалось понять, чего ради он припутал сюда Картрайта. Своего рода месть, полагал он. Но месть за что? И кому? Призраку Троттера или живому и здоровому Картрайту?
Нет, он не Сладко-Горький Паслен, он Паслен Смертоносный. Всякий, кто имеет с ним хоть какое-то дело, получает смертельную дозу яда.
Так ведь они же не существуют, раз за разом повторял себе Эйдриан, пока машина неслась, дребезжа, по Большой Северной дороге. Других людей не существует. И Троттер вовсе не умер, потому что он и не жил никогда. Все это просто хитроумный способ испытать его, Эйдриана. И во всех легковушках и грузовиках, мчащихся на юг, никого нет. Не может существовать столько отдельных душ. Нет ни одной, подобной его. Для них попросту не нашлось бы места. Не может такого быть.
А что, если призрак Троттера наблюдает за ним? Теперь-то уж Троттеру известно все. Простит ли он?
Отныне надо начинать приспосабливаться.
Он мог бы и раньше догадаться, что Тикфорд снимет для него и Картрайта общий номер с двумя кроватями. В конце концов, расходы оплачивала школа.
Номер размещался в конце скрипучего коридора. Эйдриан распахнул дверь и кивком пригласил Картрайта войти.
Мужественность, безразличие, деловитость, сказал он себе. Двое молодых, здоровых школьных друзей делят одну берлогу. Холмс и Ватсон, Банни и Раффлз
[79]
.
– Итак, старина, – какую кровать выбираешь?
– Да мне в общем-то все равно. Пусть будет вот эта.
– Ладно. Тогда первым делом затаскиваем сумки в ванную комнату.
Как и в любом английском отеле, в каком когда-либо останавливался Эйдриан, в этом было до ужаса перетоплено. Пока Картрайт чистил в ванной зубы, Эйдриан, раздевшись догола, скользнул в постель.
«Так вот, Хили, – предостерег он себя, – веди себя прилично. Понял?»
Едва Картрайт, облаченный в великолепную небесно-синюю пижаму, вышел, с раскачивавшейся на запястье сумочкой для умывальных принадлежностей, из ванной, Эйдриан загасил лампочку в изголовье своей кровати.
– Ну что, Картрайт, спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Эйдриан закрыл глаза. Он слушал, как Картрайт сбрасывает шлепанцы и укладывается.
«Не дай ему выключить свет. Пусть возьмет книгу. Пожалуйста, Господи».
Он навострил уши и услышал шелест переворачиваемой страницы.
«Спасибо, Господи. Ты сокровище».
Следующие пять минут Эйдриан посвятил тому, чтобы сделать свое дыхание более глубоким, замедлить его ритм, дабы всякий, кто на него взглянет, мог бы поклясться, что он крепко спит.
Затем он принялся создавать впечатление сна более тревожного. Для начала он повернулся на бок и тихо застонал. Пуховое одеяло соскользнуло на пол. Эйдриан перекатился к краю кровати, сбросив с себя и верхнюю простыню. Еще через минуту он резко крутнулся назад, ударив ногой, отчего простыня присоединилась к одеялу.
Теперь он лежал в постели голым, дышал отрывисто и дергался. Свет у Картрайта еще горел, однако страницы переворачиваться перестали.
– Эйдриан?
Это был всего только тихий шепот. Но принадлежал он безусловно Картрайту.
– Эйдриан… – пробормотал, вернее, наполовину всхрапнул в ответ Эйдриан, поворачиваясь к Картрайту лицом – рот нараспашку, глаза закрыты.
– Эйдриан, с тобой все в порядке?
– В долине никого не осталось, – резко взмахнув рукой, ответил Эйдриан.
Он услышал, как скрипнула кровать Картрайта. «Идет, – подумал он, – идет, черт, идет!» Ступни Картрайта зашлепали по полу. «Он рядом, я чувствую!»
– Я съем их потом… после, – простонал Эйдриан. Он услышал шорох простыни, почувствовал, как на него набрасывают одеяло.
«Не может же он просто укрыть меня на ночь! Не может. У меня эта штука толщиной с молочную бутылку. Живой он человек или кто? Ладно, поехали дальше. Риск – благородное дело».
Он изогнулся дугой и засучил ногами вверх-вниз.
– Люси? – спросил он, на сей раз громко. Откуда взялось это имя, Эйдриан ни малейшего понятия не имел.
– Люси?
Он выбросил руку в сторону и поймал Картрайта за плечо.
– Люси, это ты?
Одеяло снова медленно сползало с него. Внезапно он ошутил у себя между бедер теплую ладонь.
– Да, – сказал он, – да.
Потом мягкие волосы промахнули по его груди, язык лизнул в живот.
«Хьюго, – вздохнул он про себя. – Хьюго!» – и вслух:
– Ох, Люси –Люси!
Эйдриана разбудил звук спускаемой в уборной воды. Он был укрыт одеялом, солнечный свет пробивался сквозь щель в шторах.
– О господи! Что я наделал? Из ванной появился Картрайт.
– С добрым утром, – весело сказал он.
– Привет, – пробормотал Эйдриан, – сколько, к дьяволу, времени?
– Семь тридцать. Хорошо спал?
– Боже, как бревно. А ты?
– Неплохо. Ты все время разговаривал во сне.
– Ой, прости, – сказал Эйдриан. – Со мной это бывает. Надеюсь, я не лишил тебя сна.
– И все звал Люси. Кто это?
– Правда? – Эйдриан наморщил лоб. – Ну, у меня была собака, которую звали Люси…
– А, понятно, – отозвался Картрайт. – А я-то удивлялся.
«Срабатывает неизменно», – сказал себе Эйдриан, переворачиваясь и вновь погружаясь в сон.
Похороны были скромные. Недолгое прощание с недолгой жизнью. Эйдриану родители Троттера обрадовались, с Картрайтом же были вежливы, однако полностью скрыть неприязнь к нему не сумели. Его красота, его бледность, подчеркиваемая темным костюмом, – все это оскорбляло память их низенького, толстого, заурядного сына.
После службы все поехали в фермерский дом Троттеров, стоявший в пяти милях от Харрогита. Одна из сестер Свинки подарила Эйдриану его же фотографию – он лежал на животе, наблюдая за крикетным матчем. Эйдриан, сколько ни старался, не смог припомнить, как Троттер сделал этот снимок. Никто не прокомментировал того обстоятельства, что фотографий Картрайта у Троттера не имелось.
