– Тридцатое июля. Только я был болен… придумывал всякие вещи. Вообще-то мне не следует думать о том времени. Доктор Малло говорит, что я должен забыть все те ассоциации, галлюцинации…
– Галлюцинация – это одна из немногих вещей, которым здесь можно доверять. Значит, тридцатое июля. А год?
– Восьмидесятый, – сказал Нед, чувствуя, как в душе его нарастает волнение. – Больше того, Томас – не настоящее мое имя. Меня зовут…
– Этого я знать не хочу. Пока. Если они сменили твое имя, не надо, чтобы кто-то слышал, как ты называешь мне прежнее. Давай, делай ход. Делай, делай. Попытайся вытащить эту бедную ладью из дерьма, если сумеешь.
Нед смотрел на плывшие перед его глазами фигуры.
– Вы позволите называть вас Бэйбом?
– Разумеется, ты можешь называть меня Бэйбом, и что за наслаждение откликаться на имя, произносимое голосом столь чистым и правдивым. И первое, что сделает Бэйб для Томаса, когда мы убедим нашу стражу, что заставить нас общаться была их идея, – научит его толком играть в schach, echeques, шахматы, chess, scacchi… называй как угодно, ибо в настоящий момент ты, юный балда, имеешь о них представление катастрофическое. А в довершение сказанного – шах и мат.
– Боюсь, все мои познания ограничиваются правилами.
– Я сейчас снова расставлю фигуры, а ты отвернись. И поникни этак истомленно, как безлистая лилия в Ленте. Тебе со мной скучно, ты находишь меня космически омерзительным, иными словами, ты считаешь меня смердящим, как наивонючайшая из вонючек. Но, прежде чем отвернуться, ответь мне на один вопрос.
– Какой?
– Как долго, по-твоему, ты здесь пробыл?
– Ну, какой сейчас год, я не знаю, но что-то около… нет, не знаю. Три года? Четыре?
– Десять, друг мой Томас. В следующем месяце исполнится десять лет.
– Что?
– Не так громко! И держи глаза долу. Сегодня, милостью Божией, восемнадцатое июня тысяча девятьсот девяностого года.
– Но не может же… не может же быть так много! Тогда выходит, что мне двадцать семь. Это невозможно!
– Сожалею, что именно мне приходится говорить тебе это, Томас, но выглядишь ты лет на тридцать, а то и сорок семь. На висках у тебя седина, да и выражение глаз далеко не юное. Так, стоп, он опять ест нас глазами. Отвернись и смотри в сторону.
Мартин с подлой, саркастической улыбочкой на физиономии приближался к Неду.
– Быстро сыграли. Не умеешь шахматы? Позволяешь сумасшедшему старику бить тебя?
Нед покачал головой, указал на Бэйба:
– От него пахнет.
– Ты приходить играть и говорить с Бэйбом каждый день. Каждый день на час дольше. Вам обоим на пользу.
– Но…
– Не «но». Не «но». Ты жаловаться, и я делать вас вместе все время. Может, поселить вас вдвоем? Тебе нравится? Делить комнату с вонючим стариком?
– Нет! – гневно ответил Нед, – Не нравится! И ты не имеешь права меня заставлять!
В следующие два месяца Нед возвращался к себе в комнату со спрятанными на теле листочками бумаги. На них было расписано все, что Бэйб знал о теории шахмат, – атаки, защиты, гамбиты, комбинации и используемые в эндшпиле стратегии. Курс обучения Неда начался с партий, сыгранных Филлидором и Морфи, с шедевров века романтиков, с партий, которые, подобно живописным полотнам, носили собственные имена, такие, как «Вечнозеленая», «Два герцога» и «Бессмертная». От них Нед перешел к эпохе Стейница и современному стилю, затем к изучению так называемой сверхсовременной позиционной теории, от которой голова у него пошла кругом. Далее последовало введение в дебюты и контрдебюты, язык которых вызывал у Неда приступы смешливости. «Каро-Канн» и королевская индийская, сицилийская и французская защиты, Джиоко Пиано и Рюи-Лопец. «Вариант дракона», Тартаковер и Нимцович. Отказной королевский гамбит и королевский гамбит принятый. Атака Маршалла. Связка Мароши. «Отравленная пешка».
– Мы не подружимся, пока не сможем вместе играть в шахматы. В тебе есть качества приличного игрока. Они есть во всяком. Все дело лишь в памяти и в нежелании относиться к себе как к молокососу. Если человек умеет читать и писать, значит, ему по плечу и шахматы.
Неду хотелось расспросить Бэйба о столь многом, но любые вопросы, задаваемые поверх доски, Бэйбом отвергались.
– Шахматы, паренек. Впери свое недреманное око в доску и давай играть. Твой ход, да не забудь о задней линии.
В первую же неделю доктор Малло зашел в солнечную комнату и отправил Бэйба прогуляться по лужайке.
– Я хочу поговорить с моим другом Томасом. Фигур я трогать не стану, – заверил он Бэйба, и тот удалился, шаркая и бормоча в бороду ругательства. – Ну, как тебе здесь нравится, Томас?
– Немного непривычно, – неуверенно ответил Нед. – Он очень странный человек, к тому же я и половины того, что он говорит, не понимаю. Он бывает очень груб, но если я не разговариваю слишком много, то, похоже, против моего присутствия не возражает.
– А скажи-ка, с кем-нибудь еще из пациентов ты беседовал?
– Да попытался пару раз, – ответил Нед. – Только я не знаю, кто из них владеет английским. Вчера огорчил вон того мужчину – сел с ним рядом в кресло, а он обругал меня по-английски.
– Да, этот доктор Майклз очень несчастный человек. Боюсь, от него тебе никакого толка добиться не удастся. Неуравновешен, но не опасен. Я рад, Томас, что ты оказался способным бывать здесь. А Бэйб не… – доктор Малло окинул доску взглядом, который Нед инстинктивно определил как решительно ни аза не смыслящий, – Бэйб не проявлял любопытства к тебе? Не перегружал твой мозг вопросами?
– Он меня вообще ни о чем не спрашивает, – разочарованным тоном ответил Нед, – только собираюсь ли я ходить да почему дергаю коленями под столом.
– А! Видишь ли, я интересуюсь этим по одной лишь причине: крайне важно, чтобы тебя не подтолкнули опять к прежним фантазиям. Если кто-нибудь начнет расспрашивать, кто ты и какова природа твоей болезни…
– Так ведь я и не знаю, что им ответить, доктор. Ну, скажу, что зовут меня Томасом, что я выздоравливаю. Мне не хочется говорить о себе.
– И правильно. А в шахматы Бэйб хорошо играет?
Нед пожал плечами.
– Думаю, что нет. Будь ты повнимательнее, ты поставил бы ему мат в четыре хода. – Доктор Малло встал и, удовлетворенно кивнув, удалился.
– Мат в четыре хода, клянусь моей задницей и задницами всех, кто их здесь отсиживает! – шепотком прошипел Бэйб, когда Нед передал ему этот разговор. – Сколько же в нем дерьма, лживости и фальши. Если не уберешь пешку «h», так сам же мат и получишь, причем в один ход, о четырех не мечтай.
– Когда мы сможем поговорить о чем-нибудь, кроме шахмат, Бэйб?
– Когда ты меня обыграешь.
– Но я никогда не сумею!
