На молодом лице глаза старика. Он видел смерть, угнетающую своей бессмысленностью. Эвриал и Нис погибли во время войны с Турном.
[43]
Мелеагр, тогда ему было шесть, помнил их головы, насаженные на колья.
– А его тело?
– Унесла река.
Темнело. У них не было факелов. Где-то совсем рядом начинался Вечный Лес. Глупо и бесполезно искать тело в этих зарослях, населенных дриадами, после наступления темноты.
– Надо отнести раненых в город. Утром я найду его.
* * *
Всю ночь Асканий слышал плач женщин, то превращающийся в резкие вскрикивания, то затихающий и переходящий в тихие стоны. Голос Лавинии выделялся среди хора голосов ее служанок. Кто-то, кажется Мелеагр, принес ему настой из маковых головок.
– Он поможет тебе уснуть.
– Сон – короткая смерть. А в моей жизни их и так достаточно.
Рассвело. Серые каменные стены, отделанный деревом мегарон, мазанки – все окрасилось утренней зарей и стало мраморно-розовым. Асканий дернул за ремень, на который запиралась дверь в комнату Лавинии, находящуюся в помещении для женщин. Она лежала на складной кровати, по кирпичному полу были разбросаны клочки шерсти вперемешку с ее отрезанными и вырванными волосами. Женщины, сгорбившись, сидели вокруг кровати, как сидят собаки рядом со своим больным хозяином. Асканий разглядывал комнату, стараясь отодвинуть тот момент, когда придется посмотреть на Лавинию и произнести слова сочувствия, а не презрения. Стул с тремя ножками, сундук из ароматного кедрового дерева. Висящая на вешалке грязная накидка. Ткацкий станок с натянутой на нем основой, рассчитанной на женский рост, а рядом веретено, ручная прялка и чесаная шерсть. Ивовая корзина на колесиках, полная разноцветной пряжи. Асканию никогда не нравилась эта комната. Он любил свою – с подставкой для копий у двери, со щитом из волчьей кожи на стене. После того как построили город, он заходил сюда лишь дважды и каждый раз думал: «Лавиния сидит, сгорбившись у своего ткацкого станка, как мастеровой у печи для обжига. А станок Меллонии, наверное, приводится в движение ее пением, и из шерсти она ткет золотое полотно».
Лавиния смотрела на него покрасневшими от слез глазами Трудно было поверить, что двенадцать лет назад она была застенчивой, хорошенькой девушкой, отчаянно хотевшей выйти замуж за предводителя троянских изгнанников, который сражался с Ахиллом и пировал с Геленом.
[44]
Эней не смел отказать ей. Это означало бы разорвать союз с Латином, потерять друзей в Италии и не построить Лавинии. Он жалел ее, пытался полюбить, был неизменно вежлив и никогда не говорил с ней о Меллонии, только с сыном.
– Я иду искать тело, – сказал Асканий.
Она молчала и смотрела на него, будто осуждая за то, что он не обрезал волосы и не плакал. Действительно, горе его было спрятано глубоко внутри, как вода в промерзшем ручье. Он превратился в одну из безмолвных теней, которым не дано переправиться через Стикс и которым суждено вечно блуждать по преисподней.
[45]
Возможно, когда он найдет тело отца, то опустится рядом с ним на погребальный костер и горе его обретет дар речи, в то время как языки пламени будут окутывать его объятиями забвения и душа его поспешит следом за душой его отца.
– А если ты не найдешь его?
– Найду.
Как быстро латинянки грубеют и утрачивают стройность! Какими скучными они становятся с их кухонными разговорами о ценах на шерсть и хлеб, с пересудами о служанке, забеременевшей не от мужа. Даже в их скорби есть что-то животное. Он вспомнил Андромаху,
[46]
окаменевшую от горя после смерти Гектора, вспомнил Меллонию, когда она уходила от отца. («Я не такая, как эти изнеженные лилии… Больше не такая…») Лучше сейчас не думать о ней, о Повелительнице пчел, или о ее сыне, его брате. Повеса рассказывал ему о мальчике. («На кого он похож?» – «На Энея».)
– Ты никогда не любил меня, Асканий. И твой отец любил меня меньше, чем тебя. Ты думаешь, я не знаю? Ты считаешь меня глупой, ты, высокомерный троянец с холодными голубыми глазами. Но я вынашиваю его ребенка. И ты не посмеешь причинить мне зло.
Даже аромат цветов, стоящих в комнате – роз и водосбора, не мог заглушить идущий от нее запах кислого козьего молока.
Он нежно коснулся ее плеча. Легко быть снисходительным к слабостям тех, кого уже нет в живых.
– Лавиния, я никогда не намеревался причинить тебе зло. Приказать, чтобы принесли маковый настой? Он поможет тебе заснуть.
– Иди, найди его тело и похорони как подобает.
* * *
Погребальный костер походил на густые заросли деревьев, внезапно выросшие в наружном дворе: вязы, буки и кедры были уложены друг на друга, рядом стояли животные – овцы и быки, приготовленные для жертвоприношения (их жир будет использован при пеленании тела перед тем, как его положат на костер), и бронзовая урна для праха (в этой варварской стране почти не было золота).
Как быстро Лавиний уменьшался у него за спиной, когда он уходил! Неприметный – вот слово, подходящее к этому проклятому городу, стоящему на двух холмах посреди поля, окруженного лесом, но по-прежнему боящегося его. Вторая Троя? Сейчас он казался ему просто деревней, построенной детьми. Детьми, которые помнили Львиные ворота в Микенах и неприступные стены Трои. Они строили на этой чужой земле из жалких материалов – дерева, лозняка и мелких серых камней, вместо огромных валунов. Эти низкие холмы, известные как «Две Черепахи», были окружены стенами высотой всего в два копья. Наружный двор был беспорядочно заполнен лотками под парусиновыми навесами и круглыми лачугами, так что едва нашлось место для погребального костра. Единственным достойным помещением внутри крепости был мегарон с остроконечной крышей, но все равно оставалось ощущение убогости из-за находящихся тут же мастерской, конюшни, огорода и дома, где жили женщины. Вторая Троя? Тень Трои. («Город, который вы собираетесь построить, не станет тем самым городом…») Сегодня время призраков.
– Ты не должен идти один, Асканий, – сказал стражник, стоящий у ворот, маленький шустрый человечек, умевший видеть в темноте. Те, кто еще помнил привезенных из Египта в Трою котов самой разной масти, нежившихся на берегу прудов, заросших лотосами, называли его Котом. Победители-эллины убили всех котов вместе с их хозяевами.
