Для выполнения работы потребно было человек пятнадцать-двадцать, чтоб люди могли работать, сменяя друг друга за ломами и лопатами, и теперь перед зампотылом полка Марчуком стояла непростая задача: отобрать этих пятнадцать-двадцать человек из шестидесяти, стоящих на плацу. Не так это легко для подполковника, как может показаться некоторым штатским лицам. Больше половины в строю были дембеля, которых подполковничьи звезды на погонах Марчука впечатляли мало. На параллельной армейской иерархической лестнице они стояли несоизмеримо выше любого генерала и теперь смотрели на него с глумливыми улыбками превосходства, как бы желая сказать: «Ну, давай, товарищ подполковник, попробуй, «заряди» нас копать свою траншею. Прямо тут же, на плацу, при всех и узнаешь много интересного о себе и о своей родне по женской линии».
Такие снисходительные улыбки полного понимания трудностей начальства можно увидеть у работяг, которых директор завода лично просит остаться на сверхурочную. Или у прожженного карманника, которого повязали неухватистые опера. Карманник уже давно успел спихнуть украденный кошелек напарнику, а напарник — раствориться в толпе и сбросить улику под кустик, а нахрапистые и безнадежно глупые оперативники выкручивают ему руки, щелкают наручниками и устраивают целый спектакль для обывателей под названием: «Родная милиция на страже закона». Не найдя при карманнике вещественных доказательств в виде украденного кошелька и не зная, чем утешить обворованную домохозяйку, опера, доперев, наконец, что их выставили полными идиотами при всем честном народе и что гражданина задерживать нет никаких абсолютно законных оснований, смущенно шмыгая носами расстегивают наручники на ловком пройдохе и неуклюже извиняются за причиненное беспокойство. И тут лицо карманника озаряется той же глумливо-понимающей улыбкой, что и у дембелей на плацу. Мол, «понимаю, начальник, ошибся ты, бывает». Марчук был не первый год в армии и понимал, что обратись он сейчас к дембелям с таким несуразным делом как рытье траншей, то немедленно получит забористый текст по полной программе в свой адрес. И губой их пугать бесполезно. Эти гражданские, по сути, люди, считай, одной ногой были дома и авторитета армейского начальства для них уже не существовало. Сам министр обороны сделал для них все, что мог — уволил в запас. Что уж тут говорить о подполковнике?
Отобрано было восемь человек, в том числе я и Рыжий. Старшим во главе нашей команды был поставлен маленький прапорщик, который привез нас в Афган.
— После ужина проверю, — пригрозил Марчук прапорщику, — чтоб работа была сделана!
Прапорщик привел нас к умывальнику, выдал четыре лома и четыре штыковых лопаты и распорядился:
— Чтобы до ужина работа была сделана. Перед ужином приду — проверю.
Задача была проста и понятна: за три с небольшим часа до ужина ввосьмером выкопать траншею в каменистом грунте. Делов-то! Экскаватор бы сюда, так он бы уже через десять минут… ковш сломал.
Когда прапорщик ушел по своим неотложным и важным прапорским делам, мы с Рыжим переглянулись и поняли, что думаем об одном и том же.
В учебке дни были расписаны по минутам. С понедельника по пятницу — напряженная боевая учеба. С понедельника по пятницу мы с подъема и до отбоя были заняты в классе и на спортгородке до полного изнеможения. До «отруба». В субботу во всей Советской Армии был ПХД — парко-хозяйственный день, во время которого наводился марафет на территории и в расположении роты. Если всю неделю суточный наряд поддерживал порядок идеальный, то в субботу наводился порядок полный и окончательный. Если в обычные дни чистота в казарме поддерживалась как в операционной, для чего нас в нее запускали только ночевать, то после ПХД любая операционная рядом с нашей казармой смотрелась грязной конюшней. Я же объяснил: порядок полный и окончательный. Белоснежным платком старшина тыкал в десятки щелей, проверяя добросовестность в наведении порядка, и платок оставался девственно чистым. Поэтому, когда выпускники других учебок, например из Погара, рассказывают как они траву красили в зеленый цвет — верю целиком и полностью. Нам бы приказали — мы бы не то, что траву — листья бы из бумаги вырезали и на ветки деревьев наклеивали.
Для красоты.
В армейском ее понимании.
После ПХД была баня и смена белья. Потом ужин и фильм. Дальше — вечерняя прогулка, во время которой одна учебная рота, печатая шаг, пыталась переорать все другие роты, выкрикивая ротную строевую песню. И те роты, в свою очередь — тоже не отставали в громкости исполнения. Двадцать учебных рот топали на ночь глядя по городку и орали от души. Мирным гражданам за забором Первого городка должно было казаться со стороны, что в психдоме международный фестиваль: в отделение буйнопомешанных стянулись их лишенные разума братья со всего мира для обмена опытом и теперь этот шабаш безумных наяривает и садит кто во что горазд, стараясь переплюнуть друг друга в дикой своей одури.
Для отдыха оставался один день в неделю — воскресенье, который отцы-командиры использовали с максимальной пользой. По воскресеньям мы трудились на личных дачах командира части или начальника штаба, а то и у начальства повыше. Иногда нас отдавали на работу к туркменам и мы были этому только рады, потому, что туркмены кормили целых два раза и не жадничали, давали еду с собой в казарму. Попасть на работу к туркменам среди курсантов считалось удачей, так как можно было поесть здоровой и вкусной домашней пищи из восточной кухни. Командир взвода лейтенант Микильченко попробовал как-то протестовать, дескать, курсанты, и без того нагруженные всю неделю сверх всякой меры, должны хотя бы в воскресенье отдыхать и восстанавливаться, но Микиле так заткнули рот, что до конца нашей учебки уже он совсем не раскрывал варежку, а только сильнее налегал в занятиях с нами на физическую и тактико-специальную подготовки.
Все мы, вместе с полученными знаниями и навыками, вынесли из учебки непреодолимое, доходящее до брезгливости, отвращение к любому физическому труду, а тем паче подневольному. Самым главным и ценным навыком среди нас считалось умение любыми способами «отмазаться» от работы и переложить ее на кого-то другого.
Некоторые достигали в этом космических высот совершенства.
Мы переглянулись с Рыжим и поняли, что работать сегодня не будем. Не наш день. Я посмотрел на шестерых солдат, курящих возле лопат, но не берущих их в руки. Вероятно, они надеялись, что мы с Рыжим, как младший призыв, первыми покажем пример в ударном труде. Среди них были уже знакомые мне по отсидке на губе Жиляев и Манаенков.
Дети!
Наивные, глупые, неразумные дети. Они не знали: какую закалку дает учебка! Они не прошли нашей школы. Пусть они были старше по призыву и их было шестеро, а нас только двое. В данной ситуации это роли не играло. Мы были сержанты, хоть и младшие, а они были рядовые, хоть и старше нас по призыву. И в войска попали миновав ад учебного подразделения.
— Значит так, бойцы, — по-хозяйски подбоченясь начал я, уверенный, что Рыжий меня поддержит, — похватали лопаты, и чтоб через два часа траншея была вырыта. Вопросы?
Какой-то здоровый парень хмуро спросил меня:
