Немного придя в себя, Коля осмотрелся и увидел, что железнодорожный тупик был обнесен колючей проволокой с вышками по периметру, а сами они стоят перед большим, сорок на двадцать метров, дощатым бараком. Армейское командование в отличие от лагерного, как видно, посчитало излишним возводить здесь капитальное строение, предназначенное для долговременного проживания людей. Поэтому в землю по периметру просто вкопали столбы, соединили их жердями, сами жерди обшили тесом, на довольно шатких стропилах завели крышу и внутри получившегося сарая сколотили два ряда двухъярусных нар. Правда, забота о людях была видна. На нары когда-то кинули солому, но от частой смены постояльцев она почти вся превратилась в труху.
Это был сборный пункт штрафных рот и батальонов Шестидесятой армии. Оштрафованные военнослужащие направлялись сюда двумя потоками, С фронта поступали красноармейцы и офицеры, осужденные дивизионными и армейским трибуналом, а из глубокого тыла подвозили заключенных, изъявивших желание искупить вину кровью или поддавшихся на посулы вербовщиков. До передовой отсюда было не близко, где-то пятьсот-шестьсот километров. Но это был оперативный тыл фронта, и в Белгороде сейчас действовала военная, а не гражданская администрация.
Столь далекое расстояние помогала преодолевать безупречная работа железнодорожного транспорта. Железнодорожники работали слаженно, составы ходили интенсивно и без сбоев. Верховный главнокомандующий наградил многих железнодорожников боевыми орденами, четверых — даже орденом Ленина. Отсюда до передовой было менее суток пути.
Когда зэков завели в барак, они увидели, что все нары в нем уже заняты. На них сверху и снизу сидели или лежали люди в красноармейских гимнастерках без ремней. С появлением зэков красноармейцы подобрались. Они настороженно смотрели на вновь прибывших.
Все незаданные вопросы снял Ворошилов.
— Ну? Чего вылупились? — адресовал он свой вопрос старожилам. — Армейцы на правую сторону, «черные» — на левую.
Заключенных никто не подумал переодеть в пути, поэтому две толпы четко отделялись одна от другой. Это были два различных мужских коллектива, насильно загнанные в этот барак и стиснутые на ограниченном пространстве. Армейцев сплачивали между собой месяцы, проведенные на войне, и приобретенный опыт, «черных» объединяли годы, проведенные в одинаковых условиях неволи, приобретенная подлость и трое суток дороги. Две человеческие массы, сотни по три здоровых и отчаянно бесстрашных мужиков в каждой, осознавали себя обособленно и готовы были кинуться одна на другую при малейшем поводе, который неосторожно подаст противная сторона.
Ни у кого не возникло понимания того, что они все теперь, все шестьсот человек и армейцев, и «черных» суть единая рота. Им в скором времени всем вместе предстоит метаться по полю боя между советскими и немецкими пулеметами. Рим и Карфаген. Псы-рыцари и новгородская дружина. Войско Мамая и русское ополчение. Наполеоновская армия и гренадеры Кутузова. Красные и белые. Армейцы и «черные»…
По нарам расползлись два одинаково крепко сплоченных и люто враждебных друг другу мужских сообщества. Армейцы презирали и ненавидели зэков за то, что пока они воевали, те отсиживались в лагерях, вдали от войны.
Зэки ненавидели армейцев за то, что еще совсем недавно они держали в руках оружие, как и их конвой. На армейцах была та же форма, что и на конвое, разного цвета, но схожего кроя.
Оба сообщества, зыркая друг на друга через проход, ожидали малейшего предлога, чтобы начать яростную и беспощадную драку. Такой предлог не замедлил явиться.
Восемь человек, отобранные Ворошиловым, принесли и поставили на земляной пол центрального прохода три больших бака с баландой и носилки со штабелем черного хлеба. Ворошилов положил поверх буханок черпак и вышел из барака, не дожидаясь, пока вспыхнет драка, которую нельзя уже будет ничем остановить.
Армейцы и зэки молча смотрели на бачки и хлеб в проходе. Восемь человек поставили баланду и заползли на свои места на нарах. Зэков не кормили три дня, и от вида пусть невкусной, но горячей пищи и хлеба в глазах у них появился звериный жестокий огонек. Армейцев кормили утром, но они тоже были не прочь подкрепиться на ночь, которая, это понимали все, спокойной и скучной не будет.
Справа и слева голодные глаза смотрели, как от горячей баланды над баками поднимается парок, но никто даже не пошевелился. Все понимали, что тот, кто поднимется, возьмет черпак и станет разливать баланду, станет кормить только своих. Армеец — армейцев, а зэк — зэков. Члены другой корпорации будут оттиснуты в край очереди до тех пор, пока не будет накормлена та, чей представитель явится раздатчиком пищи.
Но все также понимали, что ущемленная партия не смирится с несправедливостью. Дележ пайки как раз и явится поводом к кровавой и беспощадной бойне, который ожидали и армейцы и заключенные. И уж совсем хорошо каждый понимал, что первым умрет тот, кто все начал, взял в руки черпак и начал делить хлеб. Поэтому обе стороны ожидали добровольца, который, дав повод, принесет себя в жертву перед началом схватки солдат и уголовников.
На стороне «черных» произошло шевеление, и с нар в проход слез Коля. Сотни глаз нацелились на него. Он подошел к бачкам, но черпак в руки брать не стал, а развернулся так, чтобы одинаково хорошо видеть и правые и левые нары.
Переведя взгляд с уголовников на армейцев, он вдохнул, выдохнул, поднял голову и сказал так, чтобы слышали все:
— Внимание! Я — капитан Красной армии Осипов. Сержантский состав — на средину! — заметив, что в солдатской среде произошло шевеление, но в проход никто не вышел, Коля повторил: — Сержантский состав — на средину.
Будто нехотя с солдатской стороны в проход свесились две ноги в ботинках и обмотках. За ней свесилась вторая пара — в кирзовых сапогах. Вот один разжалованный сержант вышел в проход. За первым вышел второй. Через минуту в проходе стояла шеренга из сорока сержантов от двадцати до сорока лет.
— Даю команду! — продолжил Коля, осмотрев сержантский строй. — Пятеро справа от меня, пятеро — слева. Остальным занять места за моей спиной. Начинаю раздавать пищу по очереди — справа и слева по одному человеку. Один отходит, второй подходит. Очередей и сутолоки никто не создает. Одна буханка хлеба на шесть человек. Хлеб получает шестой по счету. Сержантский состав следит за порядком и получает пищу в последнюю очередь.
Закончив речь, Коля взял черпак и обмакнул его в бак с баландой, показав, что он готов покормить весь барак.
Несколько секунд обе стороны осмысливали только что сказанное, потом с обеих сторон раздалось одобрительное гудение. До всех сразу же дошла вся справедливость Колиного поступка. Армейцы добровольно соглашались повиноваться старшему по званию, хоть и зэку, потому что были приучены к соблюдению субординации, а уголовники видели в Коле человека своего круга, в такой же точно робе, какая была на каждом из них, и их мало волновало, что он — капитан. Каждая сторона видела сейчас в Коле своего, солдаты — офицера, уголовники — зэка. Повода к взаимному истреблению, таким образом, не последовало. Кроме того, все увидели и поняли, что сорок сержантов — это не любимчики самозваного старшого, а своего рода гаранты того, что каждый получит свою пайку, причем этим сорока достанутся не самые лучшие куски.
