Головин посчитал — подавальщица вынесла уже третью опустошенную бутылку коньяка, не считая винных. Кажется, Сталин, сам крепкий к алкоголю, но пьющий умеренно, решил напоить Черчилля допьяна.
Около пяти часов утра дверь в столовую распахнулась нараспашку, и в проеме, держась руками за косяки, показался Черчилль. Он пьяно осмотрел коридор и попытался поставить ногу впереди себя, чтобы выйти из столовой. Это ему не удалось. Он выронил трость, попытался ее поднять и стал заваливаться под массой грузного тела, отяжелевшего от сталинской гостеприимной и щедрой попойки.
Двадцатилетней выдержки коньяк свалил британского премьера.
Грейвс тут же подскочил к патрону и подставил ему свое плечо. Сэр Уинстон пьяно посмотрел на своего охранника, промычал что-то нечленораздельное и икнул. Из-за его спины в коридор вышли Сталин и Молотов. Молотов немного раскис, а Сталин держался как обычно, даже улыбался. Только по блеску глаз можно было определить, что он выпивал.
Повиснув тушей на Грейвсе, Черчилль стал перебирать ногами на выход, к машине. Сталин, все так же улыбаясь, посмотрел ему вслед и увидел Головина.
— А, это ты, товарищ Головин, — Сталин подошел к Филиппу Ильичу и положил свою ладонь повыше генеральского локтя. — Не смотри на меня так. Не бойся, Россию я не пропью. А этот гусь у меня завтра будет вертеться, как карась на сковородке. Езжай домой. Отдыхай.
Когда Черчилль улетел в Лондон, Головин вернулся к своей основной работе и принялся снова разгребать завалы.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
XVIII
Дневник
24 августа, 1942 год
Пошел 15-й месяц войны. Он, очевидно, будет решающим. Он скажет — будет ли Второй фронт и возьмут ли немцы Грозный. Если они его не возьмут, можно будет считать южное сражение окончившимся в нашу пользу. Если возьмут — мировая порфира будет у Гитлера почти в руках. Он сможет спокойно зимовать, удушит нас холодом и голодом и продиктует англичанам мир.
Но я думаю, что угроза нефти, прилет Черчилля и высадка в Диоппе — признаки того, что Второй фронт будет. Говорят об огромных перевозках наших войск и о приближающемся нашем контрударе, во всяком случае, все это дело ближайших нескольких недель. Как будто — на юге немцы сильно заторможены нами в последние дни.
Но зима будет очень тяжелая. Моссовет отказался дать мне бензин. Осталось еще на один рейд в Пушкино. Послал просьбу о бензине Молотову. Впрочем, это не мешает замнаркомам ездить на ЗИСах, на которые отпускают 600 литров в месяц. А в Генеральном штабе на поездку по городу в машине требуется подпись генерала.
У нас уже поспела картошка, и мы ею усиленно питаемся. Это существенное подспорье, экономящее вдобавок на зиму крупу. Как будто наших запасов при стержне карточек и столовой нам хватит до следующего лета.
Соня справила свое 43-летие. Лютик завтра снова сдает русский. Оля в колхозе и будет получать 5 килограммов картофеля на трудодень.
Волгу бомбят, пароходы ходят до Сталинграда. По Волге разбросаны мины.
Сводки Информбюро стали осмысленнее. В «Правде» сегодня напечатано начало пьесы Корнейчука «Фронт», в которой, очевидно, будут иронически изображены генералы, не умеющие воевать. Вообще мы стали самокритичнее. Но ругать генералов во время войны нерационально. Это другая крайность. Простые умы сделают выводы, которые пойдут дальше, чем задано. Итак, развязка как будто приближается, как будто на финише вперед выходит Англия, которая сумела сберечь главное — людей. Есть еще шансы на выигрыш у Гитлера. У нас их уже нет при любом исходе войны. Победа наша, по-видимому, будет абстрактная, а не конкретная, если, впрочем, по Европе не пройдет ветер гражданской войны, которая вообще спутает все карты и в которой мы снова сможем получить козыри, перекрестив их, как у Гоголя, под столом.
Духота стояла такая, что невозможно было заснуть. Под яростным солнцем за день раскалялись стены, камышовая крыша, железные койки, подушки. Ночью они отдавали тепло, набранное за день. Темнота не приносила облегчения. Фон Гетц, целый день проведший в раскаленной кабине истребителя, лежал на горячей простыне и не мог уснуть. Огромная нервная и физическая усталость, навалившаяся на него за последние недели боев, требовала сна, а его все не было. В такой духоте можно было только истекать потом и мечтать о зиме или хотя бы о дожде. На соседней койке ворочался и вздыхал Гессер.
— Вилли, вы не спите? — обратился к приятелю Конрад.
— Какой, к черту, сон?! — Гессер закинул руки за голову. — Мне хочется содрать с себя кожу, до чего жарко!
— Это ваше единственное желание?
— Нет! У меня есть гораздо более сильное желание.
— Какое?
— Зарыться голышом в сугроб! Эта жара выматывает больше, чем вся русская авиация вместе с их зенитными орудиями.
— А что вы думаете о русской авиации?
— О русской авиации я думаю, что хорошо бы ей всей сгореть к чертовой матери! О, мой Бог! Хотя бы три часа сна! С таким же комфортом можно выспаться в духовке.
— Вилли, а вам не кажется странным, что сколько мы ни сбиваем русских, их не становится меньше?
— Это оттого, что русские перебрасывают на наш участок фронта все резервы их ВВС. Послушайте, Курт! Вам больше не о чем поговорить? Тут за день налетаешься так, что не можешь потом уснуть, а ночью, вместо здорового и освежающего сна, приходится, лежа на этой сковородке, слушать ваши размышления об авиации. Провались она пропадом! Как же мне все это надоело.
— Разве вы не гордитесь тем, что служите в люфтваффе?
Гессер устало вздохнул:
— Курт, я горжусь тем, что я служу в люфтваффе. Летать куда приятнее, чем по такой жаре проезжать на танке по полсотни километров в день. Но я устал делать по шесть боевых вылетов, сидя в кабине, как в жаровне с углями. И никакого отпуска впереди!
— Может, вам следует поставить в кабину холодильник?
— Я согласен на автомат с газировкой.
Оба рассмеялись.
Гессер продолжил разговор:
— Я завидую вам, Курт. У вас еще хватает сил шутить. А мне сейчас больше всего хочется отоспаться в прохладе. Если бы мне разрешили, то я спал бы двое суток подряд.
— Да. Не мешало бы, — подтвердил фон Гетц.
— А вы неплохо начали в нашей эскадрилье. Прибыли к нам полтора месяца назад и уже успели выйти из ведомых и сбить трех русских.
— В этом нет ничего удивительного, — рассудительно заметил фон Гетц. — Этих русских тут — как стрекоз над осокой.
— Да, — согласился с ним Гессер. — Только не каждый сбивает их. Наш Мюллер сумел сбить только двоих, я — так вообще одного.
— Это оттого, что вы неправильно ведете бой.
— Да-а?! А как, по-вашему, его следует вести? — изумился Гессер и повернулся к фон Гетцу с живейшим интересом.
