Мне могут возразить: речь идет не о минутах, а о днях. Но разве горе потери близких измеряется минутами? По роду службы наблюдая ежедневно людские страдания, видя сотни беженцев, больных стариков, убитых бомбами детей, эта женщина, только что похоронившая мать и оплакавшая брата, не выдержала и сломалась. В этой семье она третья по счету, кого решила погубить судьба. Решила погубить особенно изощренным способом — руками нашего правосудия. Но на этот раз в наших с вами силах противостоять ей…
В зале возник небольшой шум. Прокурор хотел уже встать со своего места, но судья предупредил его попытку резко вытянутой в сторону обвинителя рукой. Глориус продолжал:
— Здесь говорили, что она предала память своего брата. Что она предала нашу веру. И снова я не могу с этим согласиться. Вспомните страницы Священного Писания. Петр трижды предал своего учителя. Трижды! Предавали его и другие апостолы. Все были грешны, но приходило время, и они, стиснув зубы, умирали на крестах во имя Спасителя И Христос простил их всех и принял в рай. Сколько раз мы читали и слышали, как добропорядочный христианин, потерявший своего последнего ребенка в годину мора, возносил Небу хулу и грозил кулаком. Он уподоблялся неразумному младенцу, не ведавшему что творит. Но тьма проходит, и просветление возрождает наши души. И Бог дает нам эту возможность. Так дайте же ее и вы этой девушке! Сегодня, в день двенадцатой годовщины Великого Германского рейха, когда у порога наших домов стоят полчища алчущих мести гуннов, когда все мы взываем к Всемогущему Создателю о помощи и защите, проявите милосердие. Кто знает, быть может, именно через него к нам самим придет Спасение. Хайль Гитлер!
Давно эти стены не слышали такого выступления. И дело не в словах — имперские адвокаты всегда умели красиво говорить. Людей поразило то чувство, с которым старый защитник, считавшийся послушным винтиком государственного судопроизводства, произносил их. Они не могли знать, что через несколько дней этот человек раскусит ампулу с лучшим лекарством от боли и страха. Что сейчас он защищает не только земную жизнь женщины, а еще и свою собственную душу.
Во время короткой речи Глориуса прокурор нервно ерзал на своем стуле и хмыкал. Он беспрестанно поглядывал на Петера, видимо ожидая, что судья оборвет выступление выжившего из ума защитника. Будь здесь Фрейслер, его визгливый голос уже давно потряс бы эти стены.
Когда Глориус закончил, Петер поблагодарил его, никак не прокомментировав выступление. Затем он предоставил последнее слово обвиняемой.
— Я люблю Германию и желаю всем немцам пережить ее тяжелые дни. Папа, прости меня…
— Говорите по делу! — крикнул прокурор. — Вы признаете себя виновной?
Но Эрна уже опустилась на скамью. Зал безмолвствовал. Эрвин, сидящий слева от Петера, все время крутил головой, стараясь не пропустить ни одной детали. Рейн-хард — справа, — как всегда, был спокоен и, казалось, равнодушен ко всему происходящему.
Петер захлопнул лежавшую перед ним папку, секретарь велел всем встать, и трое молодых судей, покачивая пышными рукавами алых мантий, направились к выходу. Никто в зале не сомневался в исходе их совещания.
— Вам не кажется, что нашему Глориусу пора переходить к пасторской деятельности? — сказал зашедший в совещательную комнату Бергмюллер, обращаясь прежде всего к Петеру. — Когда адвокат упоминает в своей речи имя Бога чаще, чем слово «фюрер», ему самое место на церковной кафедре, а не в имперском суде.
— Не знаю, я не слушал, — ответил Петер.
— Выпендривался перед газетчиками, только и всего, — сказал Эрвин, прихлебывая из стакана горячий чай.
— Перед газетчиками из «Фёлькишер беобахтер» и «Дер ангриф»? Не знаю, не знаю… Я буду у себя, господин Кристиан.
Бергмюллер вышел. Петер положил на середину стола наполовину исписанный бланк с большим орлом в виде печати.
— Ставьте подписи.
— Но здесь нет самого приговора! — возразил Эрвин.
— Подписывайте, а я пока обдумаю заключительную часть. Или вы жаждете открыть прения?
Он отошел к окну и отвернулся. Тихо сыпал снежок. Внизу во дворе стояла тюремная машина, рядом курила группа солдат-эсэсовцев. Он знал, что в Штадельхейме уже приготовлена гильотина, а на тюремном участке кладбища выкопана свежая могила. Тела казненных в последнее время родственникам не выдавались. Их сразу свозили на кладбище и предавали земле без креста, с одним номером на столбике.
— Все? — повернулся он к помощникам. — Разыщите секретаря, Эрвин, а вы, Рейнхард, найдите начальника караула. Мне нужно с ним кое-что уточнить.
Когда они вышли, Петер подсел к столу и стал быстро писать. Потом он положил приговор в красную папку и вышел в коридор. Здесь он коротко переговорил с подошедшим секретарем, сказал что-то начальнику тюремного караула, кивнул помощникам, и они направились в зал заседаний.
И вот он поднялся и произносит приговор. В первый и, он был уверен, в последний раз в своей жизни. Все замерли стоя. Только вспышки фотосъемки и нервное покашливание. Полицейские охранники вытянулись по стойке смирно. Полуприкрыв глаза, стоит, слегка покачиваясь, Артур Глориус. Он да еще Эрна знают, чего стоит эта минута судье Кристиану.
Он признал ее виновной. Опустив папку с текстом приговора, он произносит от себя:
— Сегодня еще несколько тысяч солдат отдадут свои молодые жизни за Германию. Многие будут умирать в муках. Будут замерзать в ледяной воде моряки, заживо сгорать в своих боевых машинах танкисты, корчиться от боли изуродованные снарядами пехотинцы. И тем, кто погибнет мгновенно, повезет. Исходя из этого, я посчитал, что смертная казнь для Эрны Вангер была бы слишком легким избавлением от наказания. Прежде всего от наказания нравственного. Я уверен, что сейчас в ее душе царят ужас и смятение. Так пусть же они продолжатся. Именем фюрера и народа я провозглашаю: Condemno!
[59]
Виновна! И приговариваю тебя, Эрна Элеонора Вангер, к пожизненному заключению! Приговор Народного суда окончательный. Обжалование запрещается.
Петер захлопнул папку и стал быстро пробираться к выходу. Он услышал за своей спиной шум голосов, но даже не обернулся. В коридоре он отдал выбежавшему следом секретарю папку с приговором и стал прямо на ходу стаскивать с себя мантию. Подошел, как они условились заранее, начальник караула.
— Везите ее обратно в Штадельхейм. Она приговорена к пожизненному заключению и завтра утром должна быть этапирована в Равенсбрюк. Назначьте двух надежных охранников. Билеты уже заказаны. Вот копия приговора, подписанная мной.
Унтерштурмфюрер кивал головой в знак принятия приказа.
— Да, вот еще что, — Петер посмотрел в глаза эсэсовцу, — вы ведь не будете против ее свидания с отцом?
— Разумеется, господин судья.
— Пусть они побудут вместе столько, сколько позволит время. Это моя личная просьба.
