Если хоть на секунду допустить это, наши страдания и надежды, преступления и кровь — всё превратится в фарс. Мы все станем марионетками в руках смеющихся над нами кукловодов. А какие могут быть у марионеток идеи и великие учения? Разве могут они совершать великие поступки, эти куклы на веревочках?
Юлинг положил листки на стол и сказал:
— Чушь собачья! Он просто что-то знает. И мы должны выяснить что.
— Ладно, успокойся. — Ротманн сложил листки в папку и убрал ее в сейф. — Только прошу тебя — никому об этом ни слова. Как бы там ни было, а дело это непростое. Очень непростое. Но мы в нем разберемся. А сейчас надо подождать официального сообщения.
— Но учти, раз уж я замешан в этом деле, я хочу быть в курсе твоего расследования, — забирая плащ, ремень и фуражку, сказал Юлинг и вышел.
Юлинг заведовал отделом охраны и контрразведки на заводах рейха, разумеется, в рамках территории, подконтрольной гестапо города Фленсбурга. В поле зрения отдела были тысячи иностранных рабочих, от которых можно было ожидать неповиновения или мятежа. Под не менее пристальным наблюдением находились и свои. В их районе было много военных предприятий и судоремонтных верфей. К сорок четвертому году почти вся промышленность, где шла хоть какая-то производственная деятельность, уже так или иначе относилась к военной отрасли. На войну работали столяры и плотники, закройщики и забойщики скота, автослесари и рабочие сотен других профессий. За всеми требовался надзор, для чего повсюду были созданы сети осведомителей, с агентами которых приходилось постоянно работать. И даже если всё было совершенно спокойно, наверх с определенной периодичностью должны были уходить отчеты и статистика.
Конечно, гестапо не в одиночку занималось такими вопросами. Эту работу дублировала и хорошо организованная и чрезвычайно разветвленная германская полиция, главным образом та ее часть, которая называлась полицией охраны правопорядка рейха, так называемая ОРПО. Кроме собственно полиции охраны правопорядка, задержавшей Антона, в ее составе была жандармерия (сельская, горная, моторизованная), полиция охраны морских побережий (а также внутренних водных путей), полиция охраны заводов, зданий, железных дорог. К ней относилась и пожарная полиция, введенная в состав ОРПО в 1936 году. Была полиция охраны почт, административная полиция и некоторые другие. Все это были вполне самостоятельные структуры со своей униформой и знаками различия. Ко всему этому следует добавить боевые полицейские подразделения, дислоцированные на территории Германии, в состав которых входило даже несколько танковых полков. Гитлер, боясь внутреннего мятежа, не отправлял их на фронт. Это были части быстрого реагирования, предназначенные для переброски в случае необходимости в любую точку страны. Правда, за всю войну подобной необходимости так и не возникло.
Со всеми этими организациями нужно было постоянно поддерживать оперативное взаимодействие, так что и при самой спокойной обстановке работы всегда хватало. Но не о таком масштабе деятельности мечтал когда-то гауптштурмфюрер СС Вилли Юлинг.
Вильгельм Юлинг, к имени которого следовало добавлять роскошное Фердинанд, принадлежал к той группе немецкой молодежи, для которой тридцать третий год распахнул все двери к славному будущему. От них требовалось только безоговорочно верить и подчиняться.
В отличие от Ротманнов он никогда не испытывал нищеты и в детстве мало интересовался, чем живут его отнюдь не бедные родители. По материнской линии он приходился внучатым племянником фон Рентхельду, заводы которого вполне могли быть основой благополучия и их семьи. Будущий отец Вильгельма Фердинанда, принимавший участие в Великой войне, остался жив и вернулся в чине гауптмана с обоими классами Железного креста на мундире. Правда, после войны он был уволен из армии, сжатой Версалем до пределов жалких десяти дивизий, но, как истый патриот, сохранил активную жизненную позицию. В составе «Черного рейхсвера» он еще некоторое время бился в уличных сражениях с поляками в Верхней Силезии. Окончательно вернувшись домой с новым ранением и черным Силезским орлом на груди, Юлинг-старший занялся, наконец, домашним хозяйством, оставаясь ярым сторонником реванша и борьбы за отмену всех версальских ограничений. Как раз незадолго до этого у них и появился единственный сын Вилли.
Однажды, когда поздним майским вечером Вилли с группой сверстников играл в соседнем дворе, прибежавший мальчишка радостно сообщил, что неподалеку, на университетской площади, начинается факельное шествие, а потом там будет зажжен огромный костер. Все устремились в указанном направлении и на площади перед Берлинским университетом действительно обнаружили скопление народа. В основном это была молодежь. В центре площади возвышалась сооруженная из досок пирамида, рядом с которой стояла большая канистра. Поодаль находилось нечто вроде трибуны или кафедры, также сколоченной из свежих досок. Там суетились несколько десятков молодых людей, вероятно школьников старших классов или студентов. Все они имели на рукавах повязки гитлерюгенда. Несколько взрослых дядь с такими же повязками давали указания, размахивая какими-то списками и делая в них пометки. Вдали урчали два грузовика с крытыми кузовами, из которых спускали на землю небольшие стопки, перевязанные веревками. Подойти ближе не удавалось, так как вся территория вокруг будущего костра была оцеплена. Вилли с друзьями удалось пробиться к самому оцеплению. Рядом с ними оказалась стайка девчонок из юнгмедель. Они весело смеялись, размахивая маленькими флажками со свастикой.
Тем временем уже совсем стемнело, и вдруг в десятках мест вокруг вспыхнули факелы. Небо от их света совсем померкло. Стало страшно и весело. Девчонки завизжали, подняв флажки над головой. Все ожидали чего-то значительного и необычного.
В этот момент к ребятам подошел молодой, но серьезного вида парень со шнуром старшего руководителя.
— Эй вы, пимпфы! Нечего глазеть. Давайте-ка на подмогу! — Мальчишки гордо посмотрели на девчонок и бросились в указанном им направлении. Через пару минут они, пыхтя и отдуваясь, полубегом переносили стопки с книгами — а это оказались именно книги — от грузовиков к деревянной кафедре, на которой в это время устанавливали микрофон. Там ребята постарше развязывали веревки и под руководством еще более старших сортировали книги по кучам. Ни Юлинг, ни его товарищи толком не понимали, что творится, но причастность к происходящему делала их просто счастливыми.
Еще через несколько минут начался митинг. Над площадью полетели слова оратора.
— Язык и письменность коренятся в народе. Немецкий народ несет ответственность за то, чтобы его язык и его письменность оставались чистыми… — вещал взволнованный, но хорошо поставленный голос молодой девушки. — Сейчас разверзлась пропасть между написанным и немецкой народностью. Это состояние — позор! Чистота языка и написанного на нем зависят от тебя! Твой народ передал тебе язык для сохранения… Наши опаснейшие враги — еврей и тот, кто у него в кабале!
Вилли не знал тогда о «Двенадцати тезисах против негермаyского духа», которые зачитывала студентка. Конечно, он что-то слышал об этом в школе краем уха, но вокруг тогда происходило столько интересных событий, что тринадцатилетнему мальчишке, как и его друзьям, было некогда вникать во всякие акции и кампании. Он остановился с очередной стопкой книг в руках и вдруг понял, что участвует в казни. Взглянув на обложку верхней книги, Вилли прочел имя автора — В. Хагеман. Сейчас вспыхнет костер, и этот томик в бледно-зеленом переплете будет брошен в огонь. За что? А впрочем, раз жгут, значит, есть за что!
