— Ну, например, Эрхард Мильх, один из четырех генералов-фельдмаршалов авиации. Сейчас он, конечно, уже не в фаворе, но еще недавно на нем держалась вся техническая и материальная база ваших ВВС.
— Что? Мильх? — удивился Юлинг.
— Его папа был стопроцентным евреем. — При этих словах Антона Ротманн рассмеялся. — Эрхарда не приняли даже в кайзеровский флот по причине происхождения. Но он сумел стать очень полезным человеком. Я уж не помню точно, но в конце двадцатых он занимал пост, кажется, исполнительного директора «Люфтганзы». Почуяв, куда ветер дует, он сдружился с Герингом, отстегивал на нужды НСДАП денежки, подарил Гитлеру самолет, на котором тот облетал во время предвыборных кампаний всю страну. В результате сочинили сказку о внебрачной связи его матери-немки с чистокровным арийцем — каким-то бароном. Сделали таким образом прививку нового стручка на его генеалогическом древе. И он намного успешнее, между прочим, справлялся со своими обязанностями. Не в пример вашему легендарному Удету, который, окончательно спившись и завалив всё ваше самолетостроение, застрелился от осознания собственной бесполезности.
Глядя на растерянное выражение лица Юлинга, Ротманн расхохотался.
— Не верю! — взревел Юлинг. — Сочинить можно что угодно!
— Это написано во всех книгах…
— К черту книги! Это написали сами евреи!
«Отбери у них их расовую теорию, и ничего не останется. — думал Антон. — Весь их хваленый национал-социализм, который был преподнесен немцам как великая идея, будет выхолощен. Останутся лозунги типа „Германия превыше всего“, „Всё во имя Германии“. Но на одних лозунгах, пусть и сплачивающих нацию, учения, а тем более движения не построишь. Нужен враг. Нужно как можно больше врагов и крови. Тогда будет борьба».
— Ну хорошо, оставим евреев, — примирительно сказал Антон, — посмотрим на ваши войска СС. До войны в них отбирали по таким строжайшим критериям, что не только сомнение в расовой чистоте — дырочка в зубе часто являлась основанием для отказа. С этим-то вы согласны?
— Я догадываюсь, к чему вы клоните, Дворжак. И даже могу вас понять. Вы проводите здесь в одиночестве месяцы, и вам лезут в голову дурацкие мысли, — проворчал Юлинг.
— Почему же дурацкие? — как можно мягче продолжал настаивать Антон. — Я совершенно не хочу вас обидеть, гауптштурмфюрер. Мне интересно разобраться и узнать ваше мнение. Что это — деформация принципов, отказ от незыблемых постулатов, признание ошибок или простое жульничество? Ведь пять лет назад Гиммлеру и Гитлеру и в страшном сне не могли присниться солдаты войск СС с украинским говорком, в мусульманских фесках, индусских чалмах или казачьих папахах. Ваши расовые теоретики даже финнам тогда отказывали в праве называться скандинавами и считаться народом с нордическими признаками. А что теперь? Во всей Европе, — Антон понизил голос до шепота, — только евреи и остались не привлеченными в ряды ваффен СС.
При этих словах Ротманн взорвался диким хохотом. Он бил себя рукой по коленке и в конце концов довел и оторопевшего Юлинга сначала до улыбки, а потом до откровенного смеха.
— Дивизия СС… «Шолом», — задыхаясь от хохота говорил Ротманн. — Группенфюрер Соломон… ха-ха… Абрам… Рабин. Ха-ха-ха!
Когда через час они собирались уходить, Ротманн уже в прихожей спросил Антона:
— А что там с Удетом? Нам объявили, что он разбился в самолете. Не справился с управлением или что-то в этом роде.
Антон скептически посмотрел на обоих.
— Какое управление, когда он и за руль-то уже не мог садиться, не то что за штурвал самолета. Я вам скажу по секрету — огромная заслуга в том, что у вас так и не появились дальние бомбардировщики, принадлежит именно ему.
Было много и других интересных обсуждений и споров. Как нападающий НХЛ вбрасывает шайбу в зону противника — авось получится атака, — так и Антон вбрасывал в их разговоры подчас совершенно неожиданные для немцев темы, сам не представляя, что из этого выйдет.
— Раньше вам, вероятно часто, приходилось носить на рукаве повязку со свастикой, — сказал он как-то, вынося из кухни стаканы с дымящимся кофейным напитком. — Да и сейчас на ваших орлах, значках и пряжках можно насчитать с десяток ее маленьких изображений. Впрочем, здесь вы называете этот знак хакенкройцем. А знаете, что с ним произошла совершенно уникальная история?
— Дворжак, я догадываюсь, — предвкушая интересный спор, Ротманн покосился на Юлинга, — евреи вставили его в свою звезду Давида!
Выждав, когда оба эсэсовца успокоятся, Антон спокойно продолжил:
— Его запретили во многих странах, и в первую очередь в Германии. Да, да, не знамя, не орла со свастикой в когтях, а сам знак. Всепланетный символ, следы которого не обнаружены разве что в Антарктиде, но зато найдены на древнееврейских саркофагах, — он многозначительно посмотрел на Ротманна, — подвергся изгнанию, если хотите — остракизму. На Руси как-то высекли розгами колокол, возвестивший дурную весть, да потом еще сослали в Сибирь. Так вот, с гаммированным крестом поступили примерно так же. Скажу сразу — я интересовался этой темой, однако так и не узнал, какому умнику первому пришла в голову мысль о запрете.
Антон отхлебнул из стакана, откусил кусок бутерброда с колбасой и продолжал, шамкая набитым ртом:
— Вот вы вставили этот крест в свой герб, выткали на тысячах знамен, отштамповали на всех наградах, значках и пряжках и, наверное, считаете, что это нечто исключительно немецкое, арийское и нордическое. И в этом вашем заблуждении немалая заслуга принадлежит одному из пропагандистов свастики, австрийскому знаковеду фон Листу, который, между нами говоря, далеко не всё знал. А известно ли вам, что у одних только русских в древности было больше сотни наименований свастики?
— Ну, положим, вы правы, но вам-то что до этого, Дворжак? — спросил Ротманн. — Такое впечатление, что вы расстроены печальной судьбой хакенкройца.
— Если хотите, я скорее обескуражен решением умных людей в отношении этого символа. Решением, которое просто недостойно современного человека, является признаком невежества и неуважения к прошлому. Давайте зададимся таким вопросом — а что было бы, избери Гитлер в качестве знака для своей партии, скажем, прямоугольный треугольник? Зловещий, черный треугольник в белом круге на красном полотнище! Кстати, в известном фильме Чарли Чаплина, «Диктатор» (вы его, конечно, не видели), свастика на флагах и повязках из политических соображений была заменена на другой знак (жаль, что не на треугольник). Так ответьте мне, что было бы в этом случае после падения Третьего рейха, судьба которого с треугольниками на знаменах вряд ли сколько-нибудь отличалась от той, что свершилась реально? Что, стали бы запрещать треугольник? Как же тогда быть с теоремой Пифагора, для доказательства которой школьнику пришлось бы его начертить? Согласитесь, абсурдность решения о запрещении нацистских символов в этом случае была бы очевидной. А вот со свастикой, которая, в отличие от треугольника, не была столь ценна для науки, можно поступать как с упомянутым мною колоколом на Руси. Они, правда, не приняли во внимание, что если запретный плод сладок, то запрещенный символ еще более будоражит воображение и привлекает внимание. Впрочем, пройдет время, и равнодушие новых поколений к проблемам двадцатого века отменит все запреты. О них просто позабудут.
