– У этого есть и оборотная полезная сторона, сдается мне. Ни за что не побегут в полицию ваши графини с князьями, если мы им крепенько хвост прищемим на какой-нибудь ворожбе…
– Совершенно верно, – сказал Лукка с легкой улыбкой. – Ни за что не побегут. Они просто-напросто ответят по-своему, и начнется такое, что дай вам Бог ноги живым унести… а вот в полицию по поводу этих напастей вы тоже ни за что не пойдете.
– Не будем о постороннем, – сказал Пушкин. – Давайте поговорим о деталях…
Глава четвертая
Перстень из склепа
Провожатый – чьего имени они не знали и не стремились узнать – шел в паре шагов впереди, время от времени останавливаясь, замирая в совершеннейшей неподвижности, чутко прислушиваясь, и тогда они вели себя точно так же. Но вокруг не было ничего, способного представлять угрозу. Стояла душноватая тишина, пахнущая как-то иначе, совершенно не по-русски, почти полная луна заливала окрестности безмятежным серебристым сиянием, и тени росших повсюду невысоких пиний чернели предельно четко, а между деревьями кое-где лежал совершеннейший мрак, там, где несколько теней сливались в одну. Порой под ногами похрустывали сухие веточки, и всякий раз это казалось выстрелом, на миг заставлявшим обрываться сердце.
Провожатый остановился и, не убирая зажатого в руке кривого ножа, огляделся в последний раз.
– Ну вот и пришли, господа мои, – сообщил он непререкаемо. – Дальше, синьор Лукка говорил, вы одни пойдете, а я уж тут подожду, с места не сдвинусь…
– Плохое место? – вполголоса спросил барон.
– Плохое или хорошее, а доброму католику по таким вот местам в ночное время болтаться негоже, в полночь особенно…
Он указал направление, и они двинулись в ту сторону с той же осторожностью, замирая и пережидая всякий случайный звук в округе вроде скрипучего крика ночной птицы. Лесочек понемногу редел, и вскоре они оказались на опушке, а впереди, шагах в полусотне, над землей вздымался чересчур правильный, чтобы быть делом рук природы, холмик. Вернее, куполообразное возвышение высотой примерно человеку по пояс – именно так Лукка и описывал вход в подземный склеп давным-давно пресекшегося благородного рода.
Барон приблизил губы к уху Пушкина:
– Как думаете, часового они оставили?
Пушкин присмотрелся:
– Негде ему было бы спрятаться. Разве что лечь за входом, с той стороны… но какой смысл? Не могут же они нас ждать именно с этой стороны… Отсюда вся ложбина просматривается.
– Пожалуй, вы правы, – сказал барон. – Да и местные ночной порой, нас заверяли, не ходят… Хоть порохом взрывай гробницы, никто не почешется… Ага! Слушайте!
Пушкин обратился в слух – и очень быстро стал различать едва слышные, регулярные удары, не прекращавшиеся ни на миг, словно далекое-далекое цоканье подков о брусчатку. Кто-то старательно трудился в склепе то ли железным ломом, то ли молотком с долотом.
Это продолжалось довольно долго, так что они помаленьку привыкли к этому размеренному стуку – и потому моментально определили, что он вдруг прекратился.
Заметив, что рука барона нырнула за отворот сюртука, Пушкин решительно положил ему ладонь на запястье:
– Алоизиус… Мы ведь не атаковать их должны, а проследить. Сами по себе они никому не интересны, все дело в том, кто их нанял и ждет сейчас в корчме…
– Простите, увлекся, – сказал барон смущенно, так и не вынув пистолета. – А интересно все-таки, что они там нашли… если нашли, конечно. Можно предполагать…
Он замолчал на полуслове. В невысоком куполе четко высветился прямоугольник входа, лишенный двери – на фоне показавшегося ослепительно ярким зеленоватого сияния. Это ничуть не походило на пожар – сияние было ровным, ничуть не напоминающим пляшущие отблески пожара, неподвижным, как Луна, чье перемещение невозможно уловить глазом, если наблюдать за ней считанные минуты. Они невольно пригнули головы, зажмурились, яростным морганием пытаясь избавиться от повисших перед глазами ослепительных кругов.
Потом послышался топот, напоминавший звук от бега напуганного чем-то табуна. Кое-как обретя нормальное зрение, Пушкин отважился посмотреть в ту сторону – зеленого сияния уже не было видно, зато несколько темных человеческих силуэтов, вопя что-то нечленораздельное, неслись, казалось, прямо на него с бароном. Невероятно, но они-то и ухитрились произвести весь этот адский шум – впрочем, казавшийся адским лишь на фоне безмятежной ночи…
– Прячьтесь! – сдавленно воскликнул барон, укрываясь за корявым, но достаточно толстым стволом ближайшей пинии.
Убедившись, что незадачливые кладбищенские воры несутся прямо на них, Пушкин последовал его примеру…
И полетел с ног, растянулся ничком на покрытой сухими древесными иголками земле, а рядом забарахтался тот, кто сбил его так бесцеремонно, правда, он был настолько обуян страхом, что вообще, кажется, не понял, что налетел на живого человека: так дико заорал, отпрянув от барахтавшегося у корней Пушкина, словно нос к носу столкнулся с явившимся по его душу посланцем преисподней. Удалось рассмотреть бородатую физиономию, искаженную несказанным ужасом, а в следующий миг незнакомец с непостижимым проворством взмыл на ноги и, вопя все так же отчаянно, припустил прочь, догоняя далеко убежавших компаньонов.
Пытаясь встать побыстрее, Пушкин уперся ладонями в землю, и в руке у него оказался небольшой округлый предмет, судя по ощущениям, не имевший ничего общего с творениями неразумной природы. Рука сама почуяла в нем некую правильность. Но не было времени разглядывать, почти машинально опустив эту штуку в карман, Пушкин выпрямился, посмотрел по сторонам.
– Целы? – встревоженно спросил барон.
– Совершенно, – сердито сказал Пушкин, тщетно пытаясь отряхнуться. – Кто-то меня сшиб с ног, даже не заметив, точнее приняв неизвестно за что… Ох!
Барон оглянулся вслед за ним. Там, возле склепа, уже не было яркого сияния – но, отчетливо различимые в лунном свете, из дверного проема, колышась в безветрии, выползали слабо светящиеся зеленым (будто гнилушка в ночном лесу) полосы, ничуть не похожие на обычное пламя. Слетаясь, свободно проникая друг в друга, разрастаясь, они осветили все прилегающее к склепу пространство. В их ленивом колыхании вроде бы не чувствовалось угрозы, но все это настолько не похоже было на нечто обычное, человеческое, что по спине невольно побежали ледяные мурашки, а волосы, такое впечатление, зашевелились…
– Александр… – шепотом сказал барон. – А давайте-ка отсюда… со всех ног… А? Что-то не тянет меня геройствовать, откровенно вам говорю…
Пушкин, не раздумывая, кивнул:
– Действительно… Не время геройствовать…
Они быстрым шагом, стараясь не перейти на бег и тем самым окончательно не уподобиться тем, кто так заполошно убегал только что, направились прочь, оглядываясь то и дело. Зеленое сияние помаленьку тускнело – то ли погасло окончательно, то ли не распространялось более. Далеко впереди светились редкие огни деревушки.
