Вот и все, побратим! Ты прав, листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков.
Хайре, Главк!
– А что это за НЕЧТО, Тидид? – задышал в ухо Любимчик. – Как думаешь?
Я поглядел вперед, за реку, на море-толпу, замершую в страшном ожидании.
– Приам ждет подмогу. Очень сильную – и не от хеттийцев. Главк намекнул...
– Разобьем! – усмехнулся неунывающий Лаэртид. – Теперь уже скоро!
Я лишь пожал плечами. Не только Главк понимал, что город обречен. Не он один был согласен сдать Трою, чтобы уцелевшие уцелели. Кое-кто из его братьев, Анхиз-дарданец, даже Эней (Эней!). Но был еще безумец-Парис, был старый упрямый козел Приам...
НЕЧТО!.. Ведь мы уже почти перемололи всех, кого троянский ванакт собрал тут, на Фимбрийской равнине. Что же еще? Кто?
– А-а-а-а-а-а-а-ах!!!
Единым вздохом отозвалось прежде безмолвное море – и тут же над громадой костра вспыхнуло невысокое тяжелое пламя. И чем выше оно поднималось к темнеющему закатному небу, тем страшнее становился крик, тем страшнее голосили люди. Не крик – вой...
Отозвались и мы. Сперва неуверенно, потом все громче и громче, до хрипа, до звона в ушах:
– Хайре! Хайре! Хайре-е-е!!!
Прощай, лавагет Гектор, наш упрямый враг! Ты погиб напрасно.
Хайре!
* * *
– Ходют! – мрачно заметил Мантос-старшой. – Ходют, понимаешь, да? Днем не ходют, ночью ходют. Зачем ходют, а?
– Да какая разница? – отмахнулся я. Ох, и зря отмахнулся!
– Э-э-э, что говоришь, ванакт Диомед? Понимаешь, что говоришь, да? Думай сначала, да!..
В нашем лагере был чужак. Каждую ночь. Его видели, его пытались задержать, но он возвращался, снова тенью скользил между шатров.
– Ведь где он ходит, проклятый? Около тебя ходит, проклятый! К тебе подбирается, проклятый! Мы тебя, Диомед-родич, защищать поклялись. Мы, родич, кровь свою с пеплом смешали. Ты нас слушать должен, да! В шатре ночевать теперь будешь, не мальчик ты, чтобы на земле спать, понимаешь!
И поди поспорь с таким! А ведь так душно в шатре!
В лагере все было в порядке (не считая чужака, само собой). В первые дни, особенно по вечерам, молодые ребята орали песни, кричали, хвалились подвигами. Теперь стихли. Посуровели. Вчерашние эфебы и мальчишки-козопасы становились воинами.
Проходя мимо костров, улыбаясь, отвечая на немудреные шутки, я уже в который раз отгонял непрошеную муху-мысль. Отгонял, да только вновь прилетала муха, жужжала, на нос садилась.
Что мы будем делать ПОСЛЕ Армагеддона?
Здесь, под Троей, на прокисшей от крови Фимбрийской равнине, наверное, только ко мне прилетала подобная муха. Безумцы на безумной войне жили от боя до боя...
Но ведь кто-то уцелеет? Теперь уже ясно, мы победим, значит, настанет день, когда безумцы очнутся, поглядят друг другу в глаза. А ведь у каждого за спиной – войско! Испытанное в боях, опытное, привыкшее к крови. Хорошо Любимчику! Всего-то и хочет – домой, доплыть до своей козьей Итаки, к Пенелопе-хлопотунье и рыжему малышу... Сколько же лет сейчас этому малышу? Здесь, под Троей, прошло чуть больше двух месяцев, а там, за стенками Кронова Котла...
Наивный Любимчик! Он думает, что самое трудное – взять Трою. Торопит, подгоняет, считает дни. Ему кажется, что это будет так легко – вернуться из-под Трои...
Я отогнал докучливую муху-мысль, огляделся. Потом разберемся с мухой! Завтра бой, надо обойти посты, надо заглянуть к раненым...
– Ванакт! Вана-а-а-акт!
Что такое? Кто это так плачет-рыдает?
– Вана-а-акт Диоме-е-ед! Поговори-и с богоравны-ым басилее-ем Сфенело-ом!
Толстозадый Деипил был безутешен. Даже если именно в этот миг Троя бы сдалась, он бы и не улыбнулся.
– Он меня-я не лю-ю-юби-и-ит!!!
Ну вот, еще и это! Рыдает Деипил, слезы по нарумяненным щекам размазывает. Текут румяна, стекает черная краска с длинных ресниц.
– Он меня сотником обещал сдела-а-ать! Он мне колесницу хотел подари-и-ить!..
...Вот даже как? Ай да Капанид!
– А теперь он женщину-у лю-юби-ит! Та-а-акую противну-у-ю-ю!
Высечь бы этого нарумяненного! Крепко высечь, до крови на блудливом афедроне. А после объяснить, кто из них – та-а-акой противны-ы-ый!
– Вана-акт Диоме-е-е-ед! Богоравны-ы-ый вана-а-акт!..
Рабыню-пленницу Сфенел получил по жребию, после очередного дележа добычи. Я ее даже не видел. И никто не видел. Не выпускает Капанид из шатра свою новую подружку. Не выпускает – а сам бродит довольный, цветущий. Хмыкает...
...Это еще ничего, у Смуглого в шатре целых три девицы гнездо свили!
– Вана-а-а-акт!..
– Брысь, чудище задастое! – рявкнул я. – А не то троянцам отдам. Они таких любят!
Еще не хватало мне с этим нарумяненным разбираться.
Хлопотное дело – война!
– Перемирие завтра кончается. Поэтому...
Я помедлил, поглядел на клюющего длинным носом Агамемнона. Спит? Или просто пьяный с утра?
Пьяный!
– Поэтому поступим так. Мирмидонян переводим на правое крыло, направление – Идские предгорья...
Послышалось совершенно неуместное на военном совете (в шатре самого вождя вождей!) хмыканье. Наглое такое. Ухмыльнулся мне нахал-Любимчик. Ну, как же, вспомнил зазнайка Диомед совет мудрого Алкима!
...Я и не забывал. Просто всему свое время, рыжий!
– Лавагет Лигерон?
– Я понял, дядя Диомед, – кивнул малыш. – Мы отрезаем Трою от гор...
Он научился воевать, наш Лигерон, седой грузный старик. Между приступами безумия ему вполне можно было доверить войско. Увы, все чаще безумие догоняло Ахилла-Невскормленного.
– Менелай! Твои спартанцы наступают в центре – фалангой. Направлание – Скейские ворота...
Я вновь покосился на сопящего Агамемнона. Совсем совесть потерял, богоравный! После страшного боя у кораблей, когда он (снова!) приказал бросать все и уплывать, когда даже Любимчик не выдержал – вырвал из его трясущихся рук золотой жезл вождя – запил Атрид. Безнадежно, беспросветно. Некому теперь громами греметь, брови супить, орать на нас, недостойных. Был Зевс – да весь вышел, остался лишь винопийца, человек псообразный...
– Фоас! Куретов – в горы. Перекрыть все тропинки, всех, кто еще прячется за городом – вырезать!
Да, пора! После гибели Гектора троянцы скорее всего побоятся выйти из города. Битва кончилась, начинается осада. И не помогут Крепкостенной ни горы, ни белые Идские скалы.
Не помогут!
– А я?! Я тоже хочу на правое крыло! Я что, не заслужил? Почему на правое крыло Лигерона?
