На меня смотрела золотая личина с узкими прорезями для глаз. Одиссей Лаэртид, муж, преисполненный козней и хитрых советов, понял меня правильно.
– Я Эней Основатель!
Страшный крик потряс поле. Даже Турн, нетерпеливо приплясывавший в ожидании поединка, замер, застыл на месте.
Одетый в золоченую бронзу человек медленно, чуть косолапо, шагнул навстречу вождю рутулов. Золотая личина равнодушно улыбалась врагу. На миг даже я поверил. Голосом Энея Анхизида кричал Любимчик. Его походкой он шел на бой.
Под Троей воевали живые. Теперь настал час мертвецов.
Дальше можно было не смотреть. Наконечник рутульского копья из мягкой меди, на доспехах из кипрской бронзы не останется даже царапины... Мне было жалко этого обезумевшего от гнева дурака.
...Но все-таки войны не будет. Золотой Век не услышит крик Керы.
– Спасибо, Одиссей. Ты выручил всех.
– Мы все погибли под Троей, Тидид...
– Левой! Лев-о-ой! Ножку тяни-и! На двух ногах – не на четырех! Идти бодро-весело-хорошо! Песню-ю!..
– Мы, давны, всех сильнее!
Мы, давны, всех храбрее!
У-у-у-у-у! У-у-у-у-у-у!
* * *
Каменный истукан хмурился. Наверное, оттого, что косо вкопали. А может, и потому, что пуст был алтарный камень, никто не озаботился об очередной овечке, не взял позабытый кремневый нож в руку. Но до этого ли страшилы люду окрестному, ежели сам Диомед Маурус Великое Копье суд вершить собрался? Дрожи, каменная башка!
Я оглянулся. Пока все идет, как задумано. Холм, где мы собрались, окружен моими давнами – в два кольца, чтобы надежнее было.
Будь силен!
– Готовы ли выслушать мое слово брутии?
– Говор-р-ри, деус Маур-р-рус!
– Готовы ли выслушать мое слово луканы?
– Говори-и, деус Мауру-ус!
Рычащего я уже знал, а вот подвывающего (не хуже самого Калханта!) лукана видел впервые. Смотреть, впрочем, было не на что – грузный толстяк с редкой, словно выщипанной, бороденкой и хитрющими глазами. Ну, точно меняла на рынке в Аласии!
Мы собрались здесь втроем, если, конечно, моих давнов не считать. Втроем не поорешь, не станешь лупить кулаком в грудь под рев сородичей. Придется слушать!
– Я, Маурус Великое Копье, обдумал все, мне сказанное, и решил...
Недоверчиво усмехнулся рычащий, подался всей тушей вперед подвывающий.
– ...Не давать вам мира! И будете воевать вы вечно-вековечно, пока стоит эта земля!
Я полюбовался отвисшими челюстями, помедлил немного. Не ожидали? Думали, сейчас о дани спорить станем, кому корову, а кому овцу? Ну уж нет!
– Я не дам вам мира, брутии и луканы, оттого что не нужен он вам. Каждый раз вы обманываете богов, когда обещаете больше не воевать. Но меня, Мауруса Великое Копье, обмануть нельзя!..
Челюсти уже были на месте. Они слушали. В глазах у каждого плескалось что-то странное – вроде бы я к их женам под подол заглянул.
– Если настанет мир, оба ваши союза распадутся. Племена не станут жить вместе, когда исчезнет враг. Вы, луканы, не сможете властвовать над своими должниками и своими рабами, потому что никто не захочет кормить стражу. Очень скоро у вас начнется смута. Ведь сейчас все горячие головы убегают в лес, к брутиям. Прав ли я?
Толстяк потупился. Рычащий, напротив, оскалил крепкие зубы.
– Но и вам, брутиям, придется плохо. Вы не умеете возделывать землю, значит, зерно придется обменивать. А на что? Будет голодно, и скоро половина из вас уйдет к луканам. Прав ли я?
На этот раз потупился рычащий.
– А посему я, Маурус Великое Копье, повелеваю: войну между вами объявить вечной. Готовиться к войне постоянно, ежедневно, ежечасно! А воевать будете два раза в год: неделю осенью, после сбора урожая, и неделю зимой. О начале войны предупреждать друг друга и всех соседей...
Скрестились на мне удивленные взгляды.
– ...тайно!
Облегченный вздох.
– Посевы не уничтожать, лес не поджигать. Тела погибших хоронить с честью. Платить друг другу дань тяжкую... по очереди. На войну посылать самых горячих, беспокойных и дурных. Таких брать в плен, сечь до крови и забивать в колодки – пока не остынут и не поумнеют. А кто посмеет нарушить мои заповеди, на того гнев лютый падет, гнев божий!
Поглядел я вниз, где стояли ровным кольцом мои давны...
Будь силен!
Кивнул редкой бороденкой толстяк. Мотнул буйной гривой рычащий. То-то!
– Ясна ли вам моя воля, луканы?
– О, сколь вели-и-ик, мудр и справедли-и-ив ты, деус Мауру-ус Великое-е Копье-е!
– Ясна ли вам моя воля, брутии?
– О, сколь велик, мудр-р-р и спр-р-раведлив ты, деус Маур-р-рус Великое Копье!
Я отвернулся, чтобы эти хитрованы не увидели моей улыбки. Тяжкую службу поручил мне ТЫ, Отец Молний!
Трудно быть богом!
* * *
Утро... Раннее утро...
– А потом мы здесь пророем канал, Идоменей.
Критянин оценивающе взглянул на тихое осеннее море, на подернутый желтой травой лес.
– Понимаю, Тидид. Корабли смогут подходить к самому городу, там можно устроить небольшую пристань...
– Не только, – подхватил я. – Здесь много болот, Подалирий, бедняга, с ног сбился, от лихорадки моих волков пользуя. Мы отведем воду, сможем расширить посевы... Чему улыбаешься, Минос?
– Тебе, – наморщил нос критянин. – Только теперь Минос не я – ты. Так ведь все начиналось и у нас, когда Крит даже не имел имени. Мой предок, сын Дия, построил первый город, пристань... канал вырыл. А его брат записал законы на каменных табличках и помирил соседние племена. И отлилась критская бронза...
– Бронза, – повторил я памятное словечко. – Это будет еще нескоро, Идоменей. Когда эта земля... Когда Италия будет великой, от нас не останется даже сказок. Но... это не важно, правда?
– Правда...
Теплый ветер, ветер Золотого Века, подул от ближнего холма – чистый, свежий. Утро... Здесь еще – раннее утро.
– Я не останусь в Италии, Диомед. Ты вместе с остальными сделаешь все правильно, уверен. Побуду с тобою еще годик, подсоблю, чем смогу, а потом... Меня ждет Океан. Там находили покой мои предки...
Негромок был его голос, голос последнего Миноса. Я понял: спорить бесполезно, он уже все решил...
...И почудилось, на малый миг, на каплю воды из клепсидры, будто упала на серый песок тень огромной головы с бычьими рогами.
– Так как назвали этот город, Ром?
– Какой город, ванакт? А-а! Да в честь меня и назвали. Ты же велел сказать, что я посланец этого... Мауруса. Так и решили: город Рома. Правда те, другие, не сабины, произносят иначе – Рим
[52]
.
