Уже год назад лекарь Миронег заприметил в Шарукани девочку, одетую по случаю жары только в короткие кожаные штаны. Босые ноги были испачканы и поцарапаны, серая пылевая накидка запорошила длинные волосы. Непослушная челка придерживалась кожаной налобной повязкой, на которой были нашиты золотые грифоны, украшенные драгоценными камнями.
Золота и камней хватило бы на покупку небольшого стада коров, но девочка, казалось, не обращала даже малейшего внимания на свое богатое убранство.
Заметив остановившегося Миронега, девочка вдруг вспыхнула и прикрыла пышными волосами загорелую неразвитую грудь.
– Что уставился? – недобро спросила она на хорошем русском языке.
– Извини, если чем обидел, – улыбнулся в ответ Миронег. – Загляделся на твоих грифонов, уж больно хороши.
– Грифоны? – растерялась девочка. – Ах, эти, что на повязке… Отец подарил, а по мне без них было бы лучше.
– Отчего же?
– Волосы в них путаются – неудобно!
Миронег внимательно рассматривал девочку, благо посмотреть было на что. Гибкий стан и длинные ноги обещали, что в недалеком будущем она вырастет в стройную и сильную девушку, а лицо, на котором взгляд мужчины невольно притягивали большие глаза и припухлые губы, уже способно было свести с ума поставщиков юного товара в восточные гаремы.
– Как тебя зовут? – спросил Миронег девочку.
– Гурандухт, дочь Кончака, – горделиво вскинула она голову.
Только тогда Миронег понял, где мог видеть такие черты. Таким был бы сам Кончак, если бы, конечно, Тэнгри решил, что половец недостоин иной участи, кроме рождения в женском теле.
Вернувшись на Русь, Миронег рассказал об увиденном князю Игорю. Рассказал оттого, что забавно было, как, оказывается, мало надо, чтобы лицо воина обернулось девичьим образом. Выяснилось, что Игорь уже был наслышан о ханской дочери. Арабские поэты успели сочинить не одно стихотворение, прославляющее луноликую степную принцессу, и князю Игорю стало очень интересно самому увидеть девочку, способную в таком юном возрасте обратить на себя внимание не только главных ценителей женской красоты на свете – арабов, но и извечно невозмутимого Миронега, которого, казалось, не интересует ничего, кроме сушеных целебных трав и пахучих мазей.
Вскоре Игорь и Кончак побратались. Ясным прохладным вечером, какие изредка дарит степям сентябрь, они удалились на покрытый спутанной пожухлой травой холм, развели костер, раздув угли, которые извлек из священного очага шаман со скопой на шапке, и выпили кумыс из чаши, скрепив родство.
Чаша была необычной и представляла собой человеческую маску. Держать ее полагалось тремя пальцами, так чтобы большой прикрывал сомкнутый рот, а указательный со средним упирались в широко открытые глаза. Объяснение этого обряда пропало в далеком прошлом, но чаша переходила из поколения в поколение вместе с рассказом о необходимом ритуале.
Кумыс в чашу наливала Гурандухт, и князь Игорь мог убедиться, что рассказчики не обманули его, расписывая красоту дочери хана. Тем же вечером князь и Кончак решили породниться и через детей, договорившись выдать Гурандухт замуж за старшего сына Игоря, Владимира.
– Пойдешь замуж за моего сына? – спросил князь Игорь девочку.
– Хан прикажет – пойду! – ответила Гурандухт.
– А любить его будешь?
– Если он – воин, буду!
– Клянусь, – сказал Кончак, – что ты не пожалеешь о выборе мужа!
Игорь Святославич промолчал, но ему было приятно услышать мнение побратима.
И вот теперь Кончак ехал с князем Игорем, чтобы лично предложить Владимиру Путивльскому в жены свою дочь. Он не мог направить сватом одного из младших ханов или солтанов, как половцы называли ближних бояр. Сватовство – дело отцов, и Кончак счел бы трусостью для себя и оскорблением для будущего зятя попытку отложить обговоренное или послать другого на замену.
– Вижу! – обрадовался князь Игорь. – Действительно, нас встречают. И князь впереди!
– Князь, – согласился Кончак. – Но мне кажется, что это не Владимир. Взгляни, брат, на этот щит с драконом!
– Не вижу, – признался Игорь Святославич. – Но щит объясняет, кто же выехал нам навстречу. Это не мой сын, это другой Владимир, брат жены и сын Ярослава, князя галицкого.
Небольшой отряд, во главе которого ехали Игорь Святославич и Кончак, действительно встречал Владимир Ярославич, изгнанный несколько лет назад отцом за пределы Галицкого княжества и скитавшийся все это время по городам Русской земли. Дабы не навлечь на себя гнев могущественного владыки Юго-Западной Руси, Владимиру Ярославичу нигде не давали приюта, и молодой княжич жил, подобно изгою. Только князь Игорь осмелился заявить Ярославу Осмомыслу, что разрешил изгнаннику остаться на своей земле, и эти слова прозвучали на том же приеме, когда было объявлено о скорой свадьбе Игоря Святославича и Ефросиньи Ярославны. Осмомысл только поднял густые седые брови, но промолчал. Наедине он сказал дочери:
– Твой будущий муж честен и благороден. Постарайся, чтобы это стало его достоинством, а не бедой.
– Иначе и быть не может, – заявила Ярославна и сжала губы, показывая, что не хочет продолжать разговор.
Так Владимир Ярославич обрел покой в княжеских хоромах Путивля, с удовольствием втянувшись в работу по перестройке и укреплению городских стен, строительству нового княжеского дворца. В свободные часы он пропадал на пойменных лугах Посемья, собирая травы и минералы, ездил по окрестным монастырям, выискивая в библиотеках-скрипториях неведомым путем попадавшие туда византийские и болгарские древние рукописи.
Появление Владимира Галицкого было сюрпризом для князя Игоря, и он забеспокоился, не произошло ли за время его отсутствия что-либо непредвиденное.
Княжич подъехал на расстояние броска сулицы и проговорил, одновременно кланяясь приближавшимся высоким гостям:
– Здрав будь, князь Игорь Святославич! Привет и тебе, грозный хан Кончак!
Хан Кончак сейчас вовсе не был грозным, поскольку притомился после дневного конного перехода по раскисшей земле, да и думалось ему все это время не о делах бранных, а, что объяснимо, о свадебных торжествах. Тем не менее хан не утратил наблюдательности и отметил про себя необычный выговор княжича, отличавшийся от южнорусского говора большим почтением к шипящим, что, вполне возможно, происходило от близости Галиции к польским и угорским землям.
Заметил Кончак также и то, что ему княжич не пожелал здравия. Случайно ли, или…
Впрочем, пока это должно остаться только на уровне предположений. Не призывает смерти, и на том ему спасибо!
Между тем Владимир продолжал говорить:
– Князь путивльский и княгиня не осмелились нарушить приказа и остались в стенах детинца. Но и не оказать должного почета гостям и сватам и не встретить вас до городских стен они тоже не могли. Вот я и вызвался помочь в решении этих трудностей. – Владимир показал в улыбке пожелтевшие зубы. – Я-то киевским шпионам неинтересен, а галицким сюда путь закрыт…
