И колдуна вспоминать не стоило.
Святослав осознал это, заметив склоненную в поясном поклоне высокую сухую фигуру у дверей изложницы.
– Колдун Абдул, – прохрипел князь и сильно удивился, услышав собственный голос. Сон обрел звук, и это было новинкой.
– Здрав ли ты, князь? – откликнулся колдун, и несколько измененная формула приветствия казалась издевкой или и вправду была таковой.
– Сгинь, – приказал князь. – Сгинь! На мне крест.
– На мне – нет, – показал распахнутый на груди халат араб.
Теперь Святослав точно знал, что происходящее было сном. Только во сне кто-то мог ослушаться воли киевского князя.
Это даже забавляло.
– Что тебе надо, колдун?
Любопытство князя было сродни детскому, и ничего постыдного в этом не было. Говорил же Христос: «Будьте как дети».
– Надо? Ничего, собственно. Просто остаться здесь, быть может…
– Оставайся, – согласился Святослав. – Отведай, что Бог послал.
Широким хлебосольным жестом князь указал на большой стол посреди изложницы, уставленный яствами и питием. Подумалось вдруг, откуда стол, ведь в Киеве не было ничего подобного ни в одной из комнат княжеского терема.
Вид ломящегося от блюд и кувшинов разнообразной формы и размеров стола пробудил у Святослава чувство голода. Нет, каково все-таки – голод во сне! Князь откинул покрывало и встал с лавки на пол, укрытый пушистым хорезмским ковром.
Покрывало?
Святослав Киевский был уверен, что вечером боярин Кочкарь укрыл его медвежьей шубой, но не этой толстой темной тканью, маслянисто отливающей в колдовском свете сна.
То была не просто ткань. То была паполома, покрывало, которым накрывали тело усопшего князя.
На Руси всегда верили в вещие сны, и Святослав Киевский взмолился, чтобы видение было забыто при пробуждении. Летописцы не раз уже отмечали на толстых листах пергамена знамения, предшествовавшие княжеским смертям, и Святославу совсем не хотелось пополнять этот список.
– Не нравится? – поинтересовался колдун, глазами указав на паполому.
– Тяжеловата, – откликнулся князь, решивший не обращать внимания на дерзкое обращение гостя из сна.
– Надгробная плита в склепе еще тяжелее. Привыкай, князь, не каждому доводится вот так, запросто, примерить собственный саван.
– Завидуешь? Помнится, ты просто сгорел в адском пламени. И пепел развеял февральский ветер. Где твой саван, колдун?
– У меня его нет, – безмятежно ответил Абдул. – Смерть – иное, чем думаете вы, люди. Мне она не страшна. Да, собственно, и не предназначена. Смерть – удел тварей Божьих. А я, возможно, и тварь, но иных, не ваших богов!
– Стоит ли так пренебрежительно отзываться о той, чье появление неизбежно?
– Нет неизбежного. Есть лишь предначертанное, а запись что – взял ножичек и соскреб с пергамена. Наши друзья в Царьграде называют это палимпсестом, не правда ли? Вынеси такой лист на яркое солнце, приглядись и заметишь навсегда прикипевшие к складкам и порам телячьей кожи побуревшие следы старых письмен. Так и смерть… Важно лишь, чтобы нашелся тот, кто вовремя возьмет ножичек и подчистит твой лист в книге судеб.
– Для тебя – нашелся?
– Как видишь, князь…
– Вижу ли? Все сон. А это – явь или морок?
– Все явь. И все – морок. И вино, которое ожидает нас в серебряном кувшине, тоже. Сейчас мы его выпьем, чувствуя аромат винограда и привкус брожения; и это – явь. Затем вино ударит нам в голову, в ушах зашумит, глаза подернет дымкой, конечности станут непослушными… Что это, как не морок?
– Софистика, может быть? Эллинский мудрец Сократ любил рассуждать таким образом. Правда, если помнишь, закончилось все гневом афинян и справедливым приговором. И болтливый язык Сократа обжег напиток из цикуты…
– Как же вы, властители, не любите тех, кто говорит поперек вашей воли! Эллин, отравленный полтора тысячелетия тому назад, вызывает у тебя, князь, такой всплеск злобы, словно все произошло вчера.
– У каждого времени свои Сократы.
– Мне бы твою уверенность…
Бесшумно, словно не по полу шел, а плыл над ним, колдун приблизился к столу и взял кувшин с вином. Щедрой рукой – чего скаредничать, свое, что ли? – он плеснул сладко пахнущую темную жидкость в два кубка, но явно не спешил потчевать Святослава.
Араб отвязал небольшой мешочек от тонкого, отливающего полированной сталью пояска, охватывавшего темный халат, собравшийся широкими складками. Через узкое горлышко Абдул Аль-Хазред извлек несколько кристалликов, отливавших в ровном свете сна рубиновым багрянцем. По три крупицы с легким всплеском упали в наполненные кубки, и князь Святослав невольно опустил глаза, разглядывая помутневшие от растворившегося вещества и расходящиеся по поверхности круги.
– Не яд, – ответил колдун на невысказанный вопрос.
– Что же тогда?
– Ясность. Истина. Горечь, возможно.
«Во многия знания – многия печали», – некстати припомнилось князю.
– Зачем это? – спросил он.
– Зачем знания? Хороший вопрос!
– Спрошу иначе: что, по твоему мнению, мне неведомо?
– Выпей, тогда и узнаешь. Ежели не боишься, разумеется…
Боишься…
Сон становился на редкость своенравным. Сгинувший год назад в сражении с Кончаком арабский колдун уже не первый раз откровенно оскорблял князя Святослава, не чувствуя почтения ни к сединам, ни к титулу. И киевский князь принимал такое общение как должное, словно соскучившись по откровенному собеседнику.
Без лишних слов князь взял кубок и пригубил вино, удивительно кислое, не похожее на густые фряжские напитки. Отставив кубок обратно на стол, Святослав отметил, как на глазах поменялся цвет вина – с темно-красного на синий, уксусный.
– Пророк Иса, которого вы почитаете как бога, обратил однажды воду в вино. Я, как видишь, пошел дальше и превратил вино в уксус. Время и Бог делают это за несколько недель, мне это удается быстрее.
– Ставишь себя выше Бога?
– Вашего – да!
– У тебя есть свой бог?
– Не бог. Боги! Их много, и они велики. И я счастлив, что стал их ближайшим слугой.
– Вот оно, человеческое… Быть счастливым оттого, что позволено стать рабом!
– Слугой!
– Богу не нужны слуги. Слуга подобен господину, только ниже по положению. Раб же – вещь, как этот кубок или стол. Нужно ли гордиться, уподобив себя неодушевленному предмету?
– А кто докажет, что душа существует? Может, кто-либо вернулся с того света? Из мира мертвых?
– Наш разговор и докажет. Что сон, как не путешествие души? Кто сейчас говорит и чувствует, если плоть спит?
