Поэтому княжич пробегал взглядом заклятия и рецепты, магические чертежи и описания таинственных ритуалов, обещавшие, казалось, все на свете. Великое могущество требовало огромной цены, а Владимир не желал расплачиваться вечными адскими муками за десятилетия иллюзорного всевластия.
Интереснее было расшифровывать сознательно затемненные или просто попорченные тексты. Для настоящего книжника открытие истины сродни познанию девственницы для сластолюбца. Еще приятней было покорить ту, кто раньше подверглась грубому насилию, никому не желая сдаваться вновь.
Несколько дней назад княжич впервые развернул длинный свиток, небрежно сшитый из множества листов, варварски выдранных из сгинувших в небытии кодексов. Не сразу Владимир Ярославич понял, что перед ним был греческий перевод знаменитой арабской поэмы «Рай Мудрости», написанной, как говорит легенда, принцем Халидом ибн Язидом почти полтысячелетия назад в Александрии. Полного текста поэмы не видел никто, но слухи доносили, что арабский принц зарифмовал в ней секрет получения золота, вычитанный, в свою очередь, в одной из рукописей, хранившейся в тайниках Александрийской библиотеки.
Владимир смог сложить разрозненные листы в первоначальной последовательности. Все, кроме одного. Возможно, он был вообще из другой книги, очень уж отличался пергамен своим неважным качеством. Сравнивать почерк бесполезно; ромейские школы приучали своих выпускников писать одинаково и безлико.
Не подходило под алхимическое творение и содержание листка. Странные слова, где за согласным следовал согласный, и так по много раз, не могли, казалось, быть произнесены человеческим языком. Княжич пробовал проговорить хоть что-то из прочитанного про себя и не смог. Решил выговорить вслух. И остерегся.
Если слово – бог, то стоит ли поминать его всуе? Как знать, какого бога призываешь. Вдруг – недоброго?!
Княжич Владимир расправил заворачивающийся по краям лист пергамена, придавил его сверху толстым кодексом и отошел от стола. На сегодня труды следовало завершить.
Пусть место работы займет печаль, и пусть ничто не отвлечет княжича от болезненных и сладких одновременно мыслей об утраченной любви!
* * *
Полями пыльными пластался поход половецкий. Гзак, хан самозваный, вел войско на земли путивльские, осиротевшие без своего князя. Правило есть – не обижать сироту, но нет закона для изверга, преступившего через него. Нет совести у отнимающего, нет души у убийцы. Нет жалости к земле Русской у обезумевшего из-за упущенной добычи Гзака. Нет разума у позабывшего – отвергнувший все сам всеми отторгнут будет.
Осыпаются, оставаясь омерзительным облаком около отряда, отцветшие одуванчики. В прах растирают копыта половецких коней ломкие стебли. Степь – кладбище непогребенных останков растений. Кони убивали траву и цветы, неся своих всадников убивать людей. Разница лишь в одном – животное не сознает, что убивает.
Ледяным ливнем льется лавина легковооруженных людей. Половцы шли, оставив во временном лагере тяжелые доспехи. Не число воинов и качество оружия – внезапность решала все. Гзак рассудил, что важнее не то, у кого сабля длиннее, а кто ею раньше взмахнет. Одним ударом отвалив назад голову противника.
Езда едва-едва – елей сопернику! Собрался в поход – погоняй коней или жди беды. Враг, предупрежденный соглядатаями либо сторожей, соберет силы и отобьется, а то и устроит засаду незадачливому противнику. Гзак людей не щадил, останавливался лишь затем, чтобы дать отдых коням.
Поле, что за мерзость ты на себе носишь? Пес бездомный – и тот выкусывает настырных блох из шерсти.
Не пора ли вычистить Степь от нечисти?
* * *
Княгиня Ефросинья Ярославна смотрела с забрала путивльского детинца на заречную равнину.
– Пока дымов нет, можно продолжать укреплять стены, – сказала она.
– Сколько дружинников прикажешь отправить в сторожи? – спросил тысяцкий Рагуйла, опытный воин, оставленный Игорем Святославичем в помощь жене.
– Никого. На приграничных заставах хватит людей, чтобы подать сигнал опасности. Разжечь дымный костер на башне – большого войска не надобно. Другое нужно. Всех воинов, свободных от службы в детинце, немедленно отправить по деревням. Будем смердов в город собирать, под защиту стен. Поле за рекой не удержим, а гоняться за Гзаком, стараясь предугадать, где он нанесет удар, – только коней притомить. Собирать людей придется тебе, воевода Тудор, и тебе, тысяцкий. Нам же, княжич, предстоит размещать беглецов.
Вчера в Путивль прибыли три дюжины киевских дружинников под командой воеводы Тудора. С ними явился один из сыновей Святослава Киевского, Олег, доставивший грамоту от отца со словами сочувствия и ободрения. Княгиня Ярославна с поклоном поблагодарила за доброту и помощь, про себя же просчитала, как скоро киевский князь получил известия о поражении Игорева войска на реке Сюурлий. Получалось, что непосредственно в день битвы.
В родном для княгини Галиче повелось так, что если кто-то знал о заговоре раньше князя – тот и есть заговорщик, достойный смерти. Как назвать того, кто, находясь за много конных переходов от места битвы, знает ее исход лучше сражающихся? Может, провидец? А может… Но мысли свои княгиня Ярославна приберегла для мужа. Игорь Святославич вернется, тогда все и обговорим. Пока же – почти четыре десятка конных воинов от князя киевского – добрая помощь в грядущей сече!
– Приказывай, княгиня! – княжич Олег, видимо, не язвил, искренне стараясь помочь.
Из змеиных яиц не всегда вылупляются змееныши. Такая мысль на мгновение возникла у Ярославны и, устыдившись сама себя, сгинула. Отобьемся от половцев – тогда и оценим, кто чего стоит.
– Прикажу. В ближайшие дни – не раз прикажу, – пообещала княгиня.
По лестнице, змеей – опять змея! наваждение просто! – изогнувшейся внутри крепостной башни, Ярославна спустилась вниз. Там ее ожидал родной брат.
– Мир тебе, княгиня.
– Здрав будь, Владимир. Давно не виделись, хотя город Путивль не так уж и велик.
Ефросинья Ярославна не скрывала своего недовольства. Воевода и тысяцкий предпочли тихо протиснуться между княгиней и башенными воротами и отойти на расстояние, безопасное, с их точки зрения, от грома и молний княжеского гнева. Олег Святославич, подумав, поступил так же.
– Опять пил?
– Читал. Теперь же пришел узнать, чем могу быть полезен. Перед осадой каждый человек на счету.
– Ты не воин, брат, иначе знал бы, что половцы не любят осаждать города. Пожгут все вокруг, пограбят, что смогут… И двинутся назад, в привычную степь. Не осада будет, сеча. Извини, брат, но не забыл ли ты, как биться верхом?
Владимир Ярославич покраснел. По примеру отца, жестокого и властного Осмомысла, сестра считала его сухой ветвью в роду, с пренебрежением относясь ко всему, что было дорого брату. Даже убежище в Путивле она дала Владимиру не потому, что проснулись родственные чувства, а просто от желания доказать, что ее воля не слабее отцовской.
