Ехали молча. Миронег, и без того измученный предчувствием скорой и страшной беды, старался задавить внутри себя рвущийся наружу ужас перед неминуемой встречей с человеком, скорее даже нелюдем, способным на волшебство такой разрушительной силы. В сравнении с ней изменение хода времени, так напугавшее болгарина и ковуя на берегу безымянной реки, было как прутик против булатного клинка.
Миронег знал, что в Тмутаракани он встретит неведомого колдуна. Он ощущал лютую злобу, раздиравшую тмутараканца. Чувствовал его желание раздавить хранильника, смять тело в выжатый бурдюк, из которого вытекают последние капли терпкого красного вина. Развеять по четырем ветрам и восьми поветриям призрачные ошметки души…
И Миронег знал, что засевший в Тмутаракани противник сильнее его. Единственным способом уцелеть было немедленно повернуть поводья, вернуться на Русь. Или к Кончаку, который давно звал к себе умелого и надежного лекаря.
Тогда перестанет являться в вещих снах, так похожих на явь, давно умерший князь Черный со своим полусгнившим войском, пророча беды в скором грядущем.
И Хозяйка, супруга бога и сама богиня, не будет больше метаться от неуместной для высшего существа похоти до ненависти к смертному, осмелившемуся перечить своей госпоже.
Миронег вспомнил, как много лет назад услышал слова, сказанные князем Игорем Святославичем: «Говорят, что есть люди, способные предпочесть холопство славной смерти свободного человека». Миронег был лекарем, был, хотя и старался не вспоминать об этом без нужды, хранильником, мастером оберегов и защитных заклятий, и не был воином.
Тем не менее Миронег не хотел становиться холопом. Не важно, чьим именно – бога, князя, собственной трусости или жажды жизни любой ценой – не важно!
Поэтому Миронег, сопровождаемый неуклюже трясущимся в седле болгарином, продолжал ехать на юг, в сторону уже не столь далекой Тмутаракани. А из притороченной к седлу кожаной дорожной сумы хранильник расслышал однажды звонкий девичий голос:
– Глупец!
Человеческий череп, уменьшенный до размеров женского кулачка, подарок, навязанный Миронегу Хозяйкой-Фрейей, продолжал исправно передавать слова богини, предназначенные хранильнику.
Тмутаракань стала видна неожиданно.
Мелкий холодный дождь, за несколько часов промочивший насквозь путников, незаметно утих. Резкие порывы ветра разогнали серые тучи, и тусклое солнце осторожно оперлось лучами на грязно-белые стены городского детинца, воткнувшегося известняковым кольцом в берега небольшого острова, лепешкой коровьего навоза возвышавшегося неподалеку от берега.
– Приехали, – сказал, зябко поеживаясь на холодном ветру, Миронег. – В детинец на острове нам хода нет, да и делать там нечего. Там засел ромейский друнгарий со своими стратиотами, и мне рассказывали, что гостей они предпочитают потчевать железом.
– Друнгарий со стратиотами? – удивился болгарин. – Что здесь делает ромейское войско?
– Хранит покой горожан, – без тени улыбки ответил Миронег. – Тебе же, паломник, стоит поглядеть не на остров, а на материк. Вон, видишь, над посадом поднялись шлемы дома Христа?
– Вижу храм Господа моего! – воскликнул Богумил и осенил себя крестным знамением.
– Хорошо. Значит, не заблудишься… Прощай, чужеземец!
Миронег склонил голову и тронул поводья.
– Так вот просто и расстанемся? – растерялся болгарин. Не то чтобы он привык к нелюдимому русичу, но все же…
Так не принято.
– Именно! Расставаться лучше по-простому, без надрыва и ненужных слов. Как встретились – так и разойдемся. Чтобы никогда больше не встречаться… Так ведь?
– Так, русич. Что ж – прощай!
Дальше Богумил поехал один, ощущая спиной задумчивый взгляд хранильника, придержавшего своего коня.
Все было правильно, но болгарин чувствовал себя брошенным в подворотне щенком.
Тмутаракань.
Таматарха восточных народов, искаженная в русском произношении почти до неузнаваемости.
Город, расколотый на две части. Крепость на небольшом острове, прочно запирающем проход в бухту порта, и торгово-ремесленный посад – тесные, прихотливо изгибающиеся грязные улочки, скалящиеся на прохожих гнилыми зубами покосившихся старых заборов.
Люди в городе. Постоянные жители, которых так мало в сравнении с приезжими, шумным войском купцов и искателей нечестного, но скорого богатства.
Миронег спешился еще при въезде в город и теперь шел к торговой площади, дивясь увиденному.
Все люди в городе казались родственниками. Нет, не потому, что лицом походили друг на друга. Просто встречавшиеся Миронегу ромеи и половцы, русичи и потомки готов и хазар, смуглые каждый по-своему венецианцы и арабы, толкавшиеся на улочках, торговавшиеся у ярких лотков с товарами со всего света, поплевывавшие с умытых водой пирсов в пенящиеся барашки набегающих на берег волн, делали все это как-то… странно.
Говорят, что в Царьграде по бокам трона басилевса лежат львы, сделанные меканикусом, превзошедшим мыслимое человеческое знание. При приближении к трону посольства или – упаси Господи! – злоумышленников львы приподнимаются с каменных лож и грозно ревут. По первому разу это производит сильное впечатление не только на северных варваров, но и на гостей с кичащегося своими знаниями исламского Востока. На второй же – разумному человеку уже не страшно. Механический лев поднимается и рычит каждый раз одинаково, страху же каждый раз нужна иная купель.
Встречные казались Миронегу изделиями искусного меканикуса, поделками, а не живыми людьми. Что есть человек, как не ком вещества с вложенной в него душой? В тмутараканцах хранильник искал душу и не находил.
Ты должен выйти на торговую площадь и купить кусок мяса, отбирая наименее засиженный мухами. А тебе надо отвернуться к ближайшему забору и справить нужду. От тебя же…
Скоморохи на колядках таскают за собой сделанную из палок и старой одежды куклу. Скалясь широкой нарисованной улыбкой, она стучится в вашу дверь, царапается носом, сделанным из костяной пуговицы, в затянутое бычьим пузырем окошко. И вы, разумеется, понимаете, что за уродливым подобием человека стоит его создатель и хозяин, удалой скоморох-попрошайка, заставляющий куклу делать все то, что ему только будет угодно.
Миронегу не хотелось встречаться с хозяином превратившихся в куклы тмутараканцев, но хранильник подозревал, что это неизбежно.
Так пусть кукловод сам разыщет Миронега.
Хранильник же устал и был голоден, поэтому важнее для него было отыскать постоялый двор.
Если нет указателей и не хочется спрашивать – иди на запах!
Паломник Богумил широко раздул ноздри, почуяв аромат жаркого. Ориентируясь по сладковатому дыму и усиливавшемуся с каждым шагом шуму, болгарин вышел к распахнутым настежь воротам постоялого двора и, не колеблясь, перешагнул порог.
