Но никогда я и представить себе не мог, что на двадцать пятом году жизни подамся в партизаны, или, как их еще называют, лесные братья. Братья, ясно делое, всем угнетенным трудящимся. Чему тут удивляться, если вспомнить, что впервые Великая революция, сбросившая оковы и подарившая всем новый свет в окошке, случилась именно во Франции? И, доложу я вам, галлы принялись готовиться к ней заранее!
Итак, полстраны подалось в повстанцы, устраивая опустошительные набеги на органы местной власти и виллы олигархов, что зовутся здесь замками, минируя дороги волчьими ямами и выдвигая задорные политические лозунги на тему свержения существующей власти. В чем причина? Вот уже почти сто лет, как Англия с Францией вцепились друг другу в горло. В битву ввязались почти все окружающие государства. Бургундия с Фландрией бьются за англичан, Шотландия – за французов. Королевства Наварра, Кастилия и Арагон сражаются то на одной, то на другой стороне, а чаще всего – между собой. Немецкие государства благоразумно выжидают. Битвы бушуют на суше и на воде, сходятся огромные армии, та и другая стороны осаждают замки и города.
В последнее время счет ведет Англия. Маленький остров смог захватить пол-Франции и пока что подавился. Из пасти не выпускает, но и заглотить окончательно не может. Дело в том, что безответные крестьяне, что презрительно зовутся здесь сервами, прямо как в Древнем Риме, устали. Их грабят все, кому не лень: англичане и бургундцы, французы и шотландцы, шайки безвестных рыцарей и наемников, беглые солдаты и вообще непонятно кто. Благодатный край, где под тяжестью тучных коров и могучих быков прогибалась земля, гусей и кур никто и за еду не считал, а яблоневые сады славились по всей стране, ныне опустошен и выжжен чуть ли не дотла.
И по старой крестьянской привычке, не найдя правды у сеньоров, крестьяне начали пускать рыцарям красного петуха, бежать в леса, сбиваясь в шайки и целые армии. Они бьют всех благородных без разбора, но англичан и бургундцев ненавидят лютой ненавистью. В результате захватчики сидят в городах, изредка совершая карательные рейды. Но, как оно обычно бывает, на месте каждого казненного патриота встают трое, а народная война разгорается все сильнее.
Но при чем тут простой сибирский парень, да еще такой мирной профессии? Да во время тотальной войны «все против всех» медицина – самая главная из наук, вот при чем. Потому-то меня и призвали, а вернее – конфисковали. Вот как бывает в жизни: жил себе человек, учился лечебному делу по-настоящему, а прискакали трое и, не говоря худого слова, реквизировали. И впрямь, если повсюду бушует война, злобный враг напирает со всех сторон, а отечество в опасности, что значит: ты не хочешь воевать? Да тебя и спрашивать никто не будет. Единственное светлое пятно в происходящем – чувствуешь себя востребованным, нужным людям.
Говорят, что главная проблема современного мира – одиночество. Не верьте, жажда общения – горький удел тех, кто не связан с медициной. Как можно чувствовать себя заброшенным, если в самых неожиданных местах, в том числе на пляжах, в фойе кинотеатров и даже в переполненных автобусах, тебя то и дело приветствуют радостным ревом:
– Здорово, доктор!
И тут же, без малейшего перерыва, нимало не стесняясь присутствия окружающих, начинают занудно рассказывать про свои болячки, требуя немедленного совета. Как вариант выслушиваешь саги о болезнях родных и знакомых, а самые простые и раскрепощенные приводят обескураживающие факты на тему расстройства стула и прочих недомоганий у кошек и собак. Люди вокруг с пониманием относятся к происходящему, а потому с ходу вламываются в беседу, начиная давать самые разнообразные советы хорошо поставленными голосами. Порой оторопь берет, нужны ли нам все эти поликлиники и больницы с таким образованным народом!
Но это я отвлекся. До сих пор понять не могу, как я мог купиться на тот фокус. С детства мама учила ничего не брать у чужого, но проклятый старик не вызывал никакой опаски. Я хочу сказать, когда ты ходишь по вечерам колоть в попу пожилому человеку то, что тому прописал невропатолог, подвоха не ожидаешь. Услуги заранее оплачены, вероятность анафилактического шока – минимальна, у деда это не первый курс лечения, да и не последний. Абсцессы от уколов? Так руки надо мыть с мылом, а потом обильно так спиртом, да еще разок, и все будет прекрасно.
А потому, когда одинокий человек, как обычно, предлагает попить вместе чайку и исподволь начинает задавать разные вопросы, ты беседуешь открыто, да и чего таить-то? То, что родители далеко, а ты остался здесь после армии да и прижился? Или как занудна работа и мало платят, а еще то, что в следующем году вновь попробуешь в медицинский, ведь хирургия – это свет в окошке?
И пожилой старичок, этакий божий одуванчик, вдруг выдает:
– Знаешь, Роберт, все беды людей происходят оттого, что редко кто ухитряется попасть на свое место, гораздо чаще мы занимаем чужое.
Вот это он в точку попал, что значит, жизнь прожил и много чего повидал. Я ему так и сообщил, чтобы хоть немного подбодрить ветерана. А тот, как оказалось, в поддержке и не нуждается, а начинает нести какую-то чушь.
– Возьми, – говорит, – в руки вон то зеркало да вглядись повнимательнее. Может, увидишь себя настоящего, в том мире, для которого предназначен.
Все мне стало понятно: деменция, она же старческое слабоумие, подкралась незаметно. Хотел я вежливо отказаться, но с такими больными надо помягче, да и глянул одинокий старичок так жалобно, что я подхватил со стола неожиданно тяжелое зеркало. Первое впечатление – холод, холод и тяжесть. Из чего же это сделано? Ни камень, ни металл столько весить не могут. До блеска отполированный круг, а по ободку – лица, причем все разные: взрослые и детские, женские и мужские, и каждое – со своим выражением. Большой мастер отливал, золотые руки.
Глянул я в зеркало, а там – темно, вообще ничего не отражается, хотел на место положить, да тут огонек загорелся в глубине. Тогда-то мне и следовало бросить подозрительную штуковину на пол и бежать со всех ног. Но мы же гордые, мы же современные, в двадцать первом веке в колдунов не верим. Пригляделся я повнимательнее к огню, а тот возьми да полыхни. Ахнуть не успел, как обнаружил, что сижу на холодной земле, прижавшись спиной к чему-то теплому, а вокруг пылают хижины. В правой руке зажата рукоять длинного меча.
Другой конец клинка нашелся в груди совершенно незнакомого человека, который непринужденно взгромоздился сверху. Я с усилием спихнул труп, затравленно оглянулся. Теплое и мягкое, к чему я прижат, – еще один труп, но без головы. Вот тут-то мне и поплохело, причем здорово. Где-то с час я все не мог сообразить, кто же я такой: Робер, сын благородного рыцаря Антуана де Могуле из двухэтажного бревенчатого замка, что догорает на соседнем холме, или Роберт Смирнов, фельдшер «скорой помощи» и будущее светило мировой хирургии.
Нас атаковали на рассвете, а к полудню замок запылал. Отца убили в самом начале штурма, а я с оставшимися воинами вырвался через разрушенные врагом ворота. В деревне нас окружили, тогда я… Да нет, я не здешний! Но отчего же я знаю, что в паре миль отсюда течет река, сотню раз я пересекал ее по мосту или Багецким бродом… Вздор! Я – из России. Или все-таки из Франции? Кто же я?
