— Вы находите?
— Тонкий ход, — отзываюсь я, ненавидя себя за эти слова. Но и промолчать не могу, словно какой-то бес заставляет меня говорить, прямо за язык тянет. — Просто так вы бы ни от кого не приняли подобного знака внимания, но под красивым соусом из правильно подобранных слов даже самую гордую в мире девушку можно принудить взять подарок!
Тонкие брови взлетают до середины лба, самые зеленые в мире глаза возмущенно расширяются, затем она резко бросает:
— Что за чушь вы несете?
— Чушь, так чушь, — огрызаюсь я, мой голос звенит сталью, словно вызываю кого-то на дуэль. — Простите, если ляпнул лишнее, не подумав. А сейчас мне надо идти, пора готовить порошки и пилюли.
У самого входа меня догоняют ее слова:
— Мы собираемся. Через час выезжаем в Тур, на объявленный дофином турнир.
— Замечательно, — ожесточенно бросаю я. — Вот и езжайте без меня, у вас и так свита хоть куда. Плюнь, попадешь в маркиза или в барона! Если раньше они просто читали плохие стихи и пели занудные баллады, то теперь принялись дарить вульгарные подарки. В таком блестящем обществе мне не место, а потому я немного опоздаю на турнир, разумеется, с вашего разрешения.
Жанна легонько отшатывается назад, словно от удара.
— Но... почему?
Я отрезаю ровным голосом:
— Должен заехать в одно место, за особыми травами.
Краткий момент слабости проходит, Жанна поворачивается ко мне спиной, строгая и надменная. Очевидно, вспомнила, что она здесь госпожа, а я — подаренный мамой лекарь.
— Езжайте, — сухо бросает она. В холодном как лед голосе я отчетливо разбираю: «Скатертью дорога!»
«Ну и ладно!» — отвечаю я взглядом.
Судя по тому, как девушка дергает плечом, телепатия — не миф, а суровая реальность. Я выскакиваю из палатки пушечным ядром, до краев переполненный разрушительной энергией, обвожу налитыми кровью глазами окрестности и громко шиплю от досады, словно какая-нибудь гигантская анаконда, гроза джунглей. Как назло, поблизости нет ни единого дворянчика из свиты де Рэ! Вот почему, ответьте, когда у тебя прекрасное настроение, кто-нибудь обязательно нагадит прямо в душу, а если желаешь сорвать на ком-то злость, то он, мерзавец, словно предчувствуя, благоразумно прячется?
Я влетаю в нашу с де Контом палатку, но и здесь никак не могу успокоиться, мечусь внутри, словно тигр в клетке. Но каков мерзавец этот барон! Предок у него, видите ли, был героем, нечего сказать, нашел повод заставить девушку принять подарок! Да за такой перстень замок можно купить! Да как он смеет клеиться к Жанне? Я припомнил равнодушный, полный презрительного невнимания взгляд, которым барон угостил меня на выходе, ухватил медный кубок, смял его в бугристый комок и огляделся требовательно, ища, на что бы еще вылить скопившуюся злость.
— Сьёр Армуаз, — встревоженно восклицает сунувшийся в палатку Мишель, слуга де Конта. — Пощадите мебель! Если хотите, лучше поколотите меня!
В безрассудной ярости я разворачиваюсь к юноше, готовый стереть его в порошок, но спотыкаюсь о внимательный дружелюбный взгляд и замираю, пристыженный. Вообще-то во Франции принято вымещать раздражение на слугах, сие считается чуть ли не хорошим тоном. Благородные рыцари бьют оруженосцев и пажей почем зря, несмотря на дворянское происхождение последних. Отчего-то считается, что перенесенные трудности лишь закаляют их характер. В общем, дедовщина в чистом виде. Что уж говорить про отношение к безродным слугам — тех вообще колотят смертным боем, благо желающих попасть на теплое место достаточно, лишь свистни, очередь в милю выстроится.
Помните трех мушкетеров? Те тузили слуг запросто, часто даже безо всякой вины. Благородный Атос, самый мудрый и достойный из тех шалопаев, вообще запретил своему Гримо открывать рот. Мол, что путного дворянин может услышать от грязного крестьянина? А уж лупил его от души, как до смерти не прибил?
Все эти мысли молнией мелькают в голове, я медленно опускаю занесенную для удара руку и смущенно отворачиваюсь. Уж не набрался ли я от господ рыцарей пышно цветущих здесь спеси, хамства и барства? Надеюсь, что нет.
— Ты прав, — выдыхаю я. — Недостойно рыцаря вести себя подобным образом!
Услышав этакий бред, Мишель в явном смятении исчезает. Челюсть у него как упала на грудь, так там и осталась, глаза круглые, как у лемура, общий вид настолько встревоженный, что я невольно усмехаюсь, а потом, рухнув на походную кровать, не на шутку призадумываюсь.
Что и говорить, барон де Рэ — один из знатнейших вельмож королевства, он молод, красив, богат. Но что привлекло его в Жанне настолько, что он дарит ей фамильную реликвию? Желает добиться благосклонности Девы? Это очевидно, но для чего? Может быть, Жанна нужна ему как женщина? Полный вздор! У барона уже есть жена, молодая и красивая, но те, кому надо, знают, что рыцарь предпочитает молоденьких пажей, то и дело меняя их как перчатки. Что же ему нужно от Жанны? Ведь, по большому счету, у нее пока нет ни влияния, ни реальной силы, она — пешка. Или он глядит дальше и видит момент, когда Жанна станет ферзем, работает, так сказать, на перспективу?
А как хорошо продуман подарок! Предложи Жиль де Лаваль барон де Рэ браслеты, ожерелья и кольца, усыпанные драгоценными каменьями, Жанна отвернулась бы с презрением. Что принцессе, пусть и незаконнорожденной, все эти побрякушки, видывала и получше. А вот иметь перстень лучшего и храбрейшего рыцаря Франции — непреодолимый соблазн для любого воина, даже и носящего юбку. За право обладать подобной реликвией многие шевалье не раздумывая душу продадут! Бертран де Гюклен, еще будучи оруженосцем, за исключительную, доселе невиданную доблесть был назначен коннетаблем французского королевства. Это все равно что храброго майора спецназа возьмут и назначат главнокомандующим, чтоб вы поняли.
Этот человек смог преломить ход Столетней войны и навалять англичанам как следует, он был полководцем, к концу жизни которого в руках англичан оставалось всего лишь пять французских портов. Да проживи он еще пару лет, и англичан окончательно сбросили бы в море, а война закончилась еще сорок лет назад! Бертрана де Гюклена в нарушение всех и всяческих канонов по личному приказу государя Франции похоронили в королевской усыпальнице Сен-Дени!
У маленького ребенка было больше шансов отказаться от коробки шоколадных конфет, чем у девушки, что бредит освобождением Франции, — от перстня одного из полусказочных героев прошлого! Но кто подсказал барону, какой подарок Дева обязательно примет?
Я закусываю нижнюю губу до крови, а руки сами по себе поигрывают кинжалом. Надо же, я и не заметил, как его выхватил, но к чему скрывать от себя правду? Я расправляю плечи, нижняя челюсть сама по себе выдвигается вперед. Что толку попросту морщинить лоб, если для меня ответ ясен — баварцы. Похоже, они ведут какую-то тайную игру с бароном. Зачем? Только ли потому, что Жанне нужна поддержка в дворянских кругах Франции, или здесь есть что-то еще, пака непонятное для меня?
