Этого было достаточно. Дважды хлопнул «марголин». В упор.
* * *
Как пройти сквозь стойбище, можно было думать до утра.
Это Аверьянов понял еще час тому назад, потому что, покинув Берестиху, он только на эту тему и размышлял, но ничего путного в голову так и не пришло за пять часов. В свое оправдание можно было бы, конечно, заметить, что спокойно и целенаправленно подумать как следует ему не давали: постоянно отвлекали возникающие на пути обстоятельства…
Но главное было понятно, – пора было идти и стрелять, говоря фигурально; время на размышления было исчерпано.
Он полз по-пластунски, приближаясь к крайним кострам. До ближайшего из них оставалось не более ста пятидесяти метров.
Впереди угадывался небольшой овражек, – метр-полтора глубиной, в котором можно было перевести дух перед последним броском.
Он был уже готов нырнуть в овражек, как вдруг навстречу ему из этой самой ложбины выскочили два мальчугана – лет пяти-шести и, тут же заметив его, остановились как вкопанные – метрах в пяти перед ним.
«Непонятно! Это что же, дети из Орды? – мелькнуло в голове у Аверьянова. – А откуда ж еще? – ответил он сам себе. – Не из Университета же Дружбы народов имени Патриса Лумумбы с улицы Миклухо-Маклая? Не должно их тут быть, этих детей, – ну никак! Но они есть! Вот они, передо мной! Есть, и все тут! И их надо как-то нейтрализовать. Причем немедленно! А откуда взялись, будем думать потом!»
Оба мальчугана стояли и смотрели на Аверьянова молча, слегка приоткрыв рот. Чувствовалось, что быстро ползущий мужчина, – ползущий стремительно, привычно и как-то «плоско» – как ящерица, был редким явлением в их обыденной ордынской жизни.
Внезапно мальчишки быстро переглянулись и вновь замерли, вперясь в него.
Он вспомнил вдруг сына, Алешку. Едва ли не впервые за все последние дни. Тринадцатый век сразу взял в оборот и начал так колотить его, что время на воспоминания не оставалось.
Но тут – накатило.
Не вставая и стараясь не двигать корпусом, Коля выставил вперед левую руку, поставив ладонь ребром на землю, повернув к ребятам тыльную сторону ладони с торчащим в небо оттопыренным пальцем…
Ребята внимательно наблюдали: что ж дальше?
Правой рукой Николай сделал широкий жест и, поймав правой рукой торчащий большой палец левой, слегка напрягся, а затем «отломил» его…
Как и Алешка в том возрасте, ребята раскрыли глаза – от подбородка до макушки.
Николай «бросил» «оторванный» палец себе в рот и стал его с хрустом жевать…
С тихим чмоком челюсти раскрывшихся от удивления ртов мальчишек ударились об грудь: «вот это да!»
Пожевав, Николай вдруг сделал вид, что его тошнит, «выплюнул» «палец» себе в правую руку и не спеша приладил его на место. Пошевелил, демонстрируя, – вот ведь, снова прирос!
Потрясенные зрители с сомнением закачали головами…
Один мальчишка толкнул вдруг приятеля, явно подначивая.
Тот, осененно улыбнувшись, показал Аверьянову свой указательный палец… Пошевелив им, – для пущего эффекта, – мальчик медленно и уверенно стал ковырять пальцем в носу, погружая его в ноздрю все глубже и глубже… Одна фаланга, две фаланги…
Три фаланги! Палец скрылся в ноздре целиком, до упора!
Да, это был результат! Мальчишки окинули лежащего старлея победным, торжествующим взглядом.
«Фокусник» не спеша вынул палец из ноздри и снова продемонстрировал его Николаю. Судя по блеску пальца в лунном свете, он весь был – от и до – в соплях, так что никакого иллюзионно-научного давидкоперфильдства в проделке сей не было: природный дар плюс бездна тренировки!
Не желая оказаться поверженным в этой мимической борьбе, Николай, достав из кармана «зубы Дракулы», вставил их на глазах мальчишек себе в рот и улыбнулся им – приятной, многообещающей улыбкой…
Затем, вынув зубы, вытер их и, кинув пацанам, сопроводил понятным любому жестом: – «дарю»!
Схватив зубы, ребята тут же скатились назад в овражек, из которого выкатились три минуты назад… По коротким смешкам и пыхтенью было понятно, что они удаляются, придерживаясь этой естественной складки местности…
* * *
Возле ближайшего костра, к которому выдвинулся Аверьянов, все уже спали, – была глубокая ночь… Только Юсуф, прислонившись спиной к седлу, положенному на землю и превращенному в удобную спинку, все еще смотрел на огонь, перебирая струны сладкозвучной шанзы…
Из кустов на него смотрел Коля…
– Мне балалайка твоя – больше, чем песни твои…
Юсуф привстал слегка, не выпуская из рук шанзу и приподняв локти, – видно, намереваясь сесть поудобнее, – нога затекла…
Сбоку, точно под поднятый локоть, в подмышку бесшумно вошла стрела арбалета…
Юсуф тут же сел как сидел, – откинувшись спиной на седло… Глаза его тихо закрылись.
* * *
Положив арбалет рядом с собой, Николай уткнулся лбом в траву.
На душе было тяжело, как никогда.
Он только что убил, – потому что не было ни сил уже, ни времени подумать. Убил, потому что так проще: убил – теперь думать не надо.
Нелепость – война. Ведь всем, большинству, она приносит только вред, – утраты, ужасы, мученья. Кто наживается на ней? Один, два, три, – ну единицы, пускай даже сотни и тысячи… Но сотни тысяч убивают, калечат друг друга совершенно бессмысленно.
И бесконечно при этом возникает один и тот же сто раз уж пережеванный вопрос: а стоит ли земля, знамя, герб, скипетр, держава, владения хотя бы одной человеческой жизни? Если эта жизнь твоя, то ответ на вопрос прост – нет, не стоит.
Территориальные проблемы, споры напоминают споры блох, – как точно заметил Ежи Станислав Лец, – какому блошиному племени принадлежит та или иная часть собаки, собачьей шерсти?
«И сказал брат брату: то – мое и се мое же!»
Все это не ваше, ребята! Все это Божье. Вас пустили на Землю пожить, а вовсе не делить ее между собой.
А все религиозные распри? Вот тут уж полный слив. Мы – верные, а вы – неверные!
Мы лучше угодничаем перед Всевышним, более умелые посредники между тобой, козлом, и Создателем… Наши слова доходчивей до Всевышних ушей. Поэтому я остаюсь в золотом балахоне, а ты – на кол, костер, на Соловки…
«Кого я только что убил? Деда этих веселых мальчишек? Отца или дядю той девушки у ручья? Я не знаю. И не узнаю никогда.
Но что взамен? Спокойно смотреть, как орды прокатятся еще сто-двести верст? Наложат дань, нагло требуя попутно подарков, а если не прогнешься под них – растопчут, убьют, растерзают еще тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей?
Они идут как саранча, громя и не думая… Как же странно устроена жизнь!
