Подошедшая к городу группировка Орды была не столь уж и велика – два тумена, двадцать тысяч всадников, каждый из которых имел не менее трех запасных лошадей. Однако Батый мог в недельный срок стянуть сюда еще три-пять туменов – и это мгновенно решило бы судьбу союза пяти русских князей.
Князья успели собраться и сбить свои дружины и ополченцев в единый кулак, когда Орда была уже совсем близко к Городу – в десяти полетах стрел, если считать как считали в Орде, и в четырех криках, если считать нашей мерой длины: от кошмы, прикрывавшей вход в шатер хана Батыя, и до Красного крыльца княжеского терема.
Просовещавшись едва ли не сутки, князья решили в конце концов оборону организовать, но от Батыя все же попытаться откупиться, сохранив мир.
Злато-серебро, рухлядь пушная – это хлам, прах, пустое, если на другую чашу весов положены вера Христова и жизни людские.
Тем паче что Батый немногого требовал: десятую долю. Всего. От всего.
Оставалась надежда, что грозный хан проявит снисходительность: горячность и безрассудство свойственны молодым во всех краях, у всех народов. Для того чтобы хану было легче проявить понимание, следовало, во-первых, потрясти его богатством и обилием даров, а во-вторых, послать к нему того самого молодого князя, оскорбившего ханских послов.
Конечно, Юрий Ингваревич понимал, что он делает, выдавая сына головой Батыю, но чувство ответственности за вверенные ему Богом землю и народ были сильнее отцовской любви.
Пытаясь поставить себя на место Батыя, Юрий Ингваревич неизменно приходил к доброму решению: повинну голову меч не сечет! Он искренне верил в то, что сын, своим личным появлением во главе посольства, продемонстрирует верх смирения, покажет хану безграничность веры в его божественную мудрость и этим заслужит себе если и не прощение, то не самое суровое из всех возможных наказание.
И вот теперь сын Юрия Ингваревича, молодой князь Федор Юрьевич, приближался к ставке Батыя, к его шатру, возвышавшемуся среди юрт ханской охраны на ближайшем к Городу, но закрытом от Города березовой рощей лугу.
Сопровождать сына старый князь приказал своему советнику, деду Апонице, и лучшим дружинникам, своим личным телохранителям. Таким образом, посольство насчитывало двенадцать душ.
* * *
Князь Федор уже прошел меж двух огней, горящих перед шатром хана и очищающих гостей от скверны, вероломства и нечистых, коварных помыслов.
Он помнил все, что говорил ему отец, напутствуя, о чем предупреждали дядья…
– Наступишь на порог – смерть!
Князь Федор прижмурил слегка глаза, чтобы в первый миг не выдать взглядом своих чувств, после чего вошел в шатер Батыя, излишне высоко поднимая ноги над порогом. В голове мелькнуло: «Не князь я уже. Раб».
Федор Юрьевич склонился перед Батыем в земном поклоне, а затем распростерся ниц, как научили его местные переводчики, толмачи, встретившие при въезде в ставку и теперь сопровождавшие посольство.
– Приветствую тебя, великий хан… Да будь здоров ты и род твой…
Толмачи бойко заговорили наперебой, украшая и развивая сказанное, как того, видно, требовал ордынский обычай. Казалось, начав нараспев славословить Батыя, они не прекратят хвалить и приветствовать хана до вечера.
Однако стоило уголкам губ хана еле заметно скривиться, как толмачи замолкли – резко, на половине слова.
– Остановись, великий Бату… – произнес князь Федор, привстав, но продолжая стоять перед ханом на коленях. – Страны и города трепещут перед тобой. Я сожалею о том недостойном поступке, который совершил… Надеясь на твою мудрость и доброту, я принес тебе свою склоненную голову. Мы ищем твоей дружбы и хотим возложить на свои шеи ярмо твоих данников. Десятая доля всего и от всего – твоя!
Батый прикрыл глаза.
– Многие трепещут предо мной… Многие ищут моей дружбы и покровительства.
– Великий князь Юрий Ингваревич желает тебе и твоим близким благодати небесной и шлет тебе в знак своей дружбы великие дары… Многие ли, ищущие дружбы твоей, готовы дарить тебя самым своим дорогим? Шесть возов…
Толмачи стали бойко переводить…
На миг Батый поднял взгляд на лицо молодого князя и тут же прикрыл глаза вновь. Ему было скучно. Изобретенный им еще пять лет назад тактический маневр покорения малых царств и княжеств работал с той же неизбежностью, с какой течет время.
Он не случайно превращал в прах и пепел каждый восьмой-десятый-пятнадцатый город, встававший на его пути. Конечно: только ужас, бегущий перед ним, заставлял покоряться остальные города и народы. Кто же просто так, добровольно, станет платить дань, смиренно ляжет под его пяту?
Однако хан никогда не позволял себе беспричинного нападения. Он всегда использовал повод. Ждать никогда не приходилось долго. Когда идешь по чужой земле, возглавляя многотысячное войско, предлагая всем по дороге свою дружбу, защиту и покровительство в обмен на десятую долю создаваемых местным населением благ и богатств, повод для войны находится очень быстро.
Вот и сейчас подворачивался очень хороший повод. Повод напомнить этим русичам о том, кто он такой, хан Бату.
Сидящие за каменными стенами Города мудрецы и воители думали, что Орда отдыхает, готовится к штурму их «неприступной твердыни».
На самом деле это предположение было совершенно неверно. Штурм этой твердыни – в глазах хана – являлся просто зрелищем, забавным пустяком, соринкой на пути его орд. Достаточно было одного кивка Великого Хана, чтобы Город пал еще позавчера: внутри, за его каменными стенами, было много деревянных хижин и хором… Вспыхнув от сотен зажигательных стрел, постройки займутся единым, гигантским факелом, заставят обезумевших от борьбы с огнем защитников вырваться из огненной ловушки, спасаясь от невыносимого жара горящего Города.
Да, они вырвутся, обессиленные, обожженные, с обезумевшими от боли и ужаса глазами. К речке! К воде!
В этот момент достаточно и тысячи всадников с одними ногайками, чтобы втоптать разбежавшихся в красную грязь, усеять раздувающимися на солнцепеке сине-бордовыми трупами весь склон, запрудить речку телами, из которых отовсюду торчат желтые кости… И как торчат, – как тын, как частокол, как иглы у ежа. К осени плоть отойдет, – раки, вороны, вода… Кость к осени сильно побелеет…
И вот уже по черной осенней воде медленно движется ковер желтых опавших березовых листьев, медленно пляшут в воздухе над водой белые мухи первого снега. Легкая ледяная мельчайшая крупа садится на отмели из людских и конских скелетов, почти уже не отливающих желтизной, на островки костей и черепов… Отдельные человеческие кости можно было найти и в лесу – далеко, в самой глуши – на хвое ельника, в чащобе, в буреломе: туда их оттащили звери.
– У них очень много построек, – еще вчера доложил Батыю Хубилай, воевода правой руки, старший темник. – Город давно не горел. Они забыли, как горит такой Город…
