День был действительно хорош.
День, в который ему посулили смерть уже двое – русский колдун и старый персидский кудесник.
Смерти Чунгулай не боялся. Грусть, жалость к себе, несправедливость судьбы, предначертавшей уйти еще полным сил, ничуть не тревожили Чунгулая. Он, видевший многие тысячи раз смерти других, знал, что умирать совсем не страшно, а если есть и отвага чуть-чуть потерпеть, то умирать и не больно. Терпеть долго не нужно: сегодня же, когда на бездонной сини вечернего неба проступят искры чьих-то слез, называемые звездами, возможно, будет уже не нужно терпеть.
Идея купить Берестиху была позорна. Он опозорил себя перед своими воинами. Повелитель не мог так поступить. Повелитель завоевывает, забыв про жалость и сострадание. Он отнимает силой. Когда сила есть. Если сил нет, значит, пора удавиться. Торговля – дело купцов. Воин должен брать. Огнем и булатом.
Еще месяц назад он приказал бы отрубить голову старому Бушеру, давшему этот дурацкий совет. Но то было бы месяц назад. Сейчас он уже понимал, что отрезать башку нужно не советнику, давшему глупый, преступный совет, а повелителю, с радостью труса последовавшему преступному в своей недальновидности совету. Советник готовит и предлагает. Только. Решает и делает повелитель.
Он повернулся, решив позвать Бушера, но это оказалось излишним: Бушер уже сам подъезжал к нему.
Подъехав, советник кивнул, давая понять, что обладает какой-то конфиденциальной информацией. Склонившись к уху Чунгулая, Бушер прошептал пару фраз, сохраняя при этом безмятежное выражение лица.
Выслушав доклад, Чунгулай кивнул, соглашаясь.
Бушер, в свою очередь, тоже кивнул, – с пониманием во взгляде, – после чего указал Чунгулаю в сторону ближайшего куста. Повернув голову туда, куда указывал Бушер, Чунгулай увидел избитого и ободранного Оглоблю, поддерживаемого под мышки двумя рослыми батырами…
– Лошадь ел! – сказал один из батыров.
– Жарил, – подтвердил второй. – А мы увидели дым…
– Вот этого я и ждал! – торжествующе произнес Чунгулай и громко скомандовал: – Старших воителей ко мне!!
– Всех? – спросил один из телохранителей Чунгулая.
Чунгулай на секунду задумался, а затем решительно произнес:
– Нет! Только «Ведущих в бой»! …Все в сборе? – Чунгулай быстро выбрал десяток сотников. – Тысяча сабель. Старший – ты, Курбат! Удар в лоб. И стрел больше не беречь! Вперед!
– По коням!
* * *
– Двинулись! Следите, мужики! – Коля слетел со стены вниз. – Что, Афанасич?
– Вопрос… – начал Афанасич и кашлянул, не решаясь задать. – У меня к тебе личный вопрос, семейный, так сказать… Хотел узнать напоследок… Просто так… Для интереса…
– Давай на потом отложим! – Коля повернулся к мужикам, стоящим на стенах с биноклями. – Работаем штатный вариант четыре! Прости, – он положил Афанасичу руку на плечо: – Татары валом повалили… Армадой.
– Есть штатный четыре! – ответили мужики.
– Помоги, Афанасич, – вот надо ящики наверх закинуть…
– До чего ж тяжелые! – изумился Афанасич, помогая Коле поднять ящики на стену.
– Крупнокалиберные, – согласился Коля. – Охотники-минеры все на местах?
– Все!
– Давай быстрее, Афанасич!
– Постой… – взмолился Афанасич, садясь на последний ящик. – Дай дух переведу чуток…
– Подходят к пятой точке… – сообщили со стены.
– Понял, – ответил Коля, набирая что-то на ручном пульте, – коробке, похожей на обычную дистанционку, но вдвое больше и снабженную короткой антенной.
– К четвертой точке…
– К четвертой, понял! – откликнулся Коля, лихорадочно набирая коды…
– К седьмой – сто метров…
– Седьмая… Есть!
– К первой… К третьей… К шестой… К второй…
– Первая… Третья… Шестая… Вторая… – отработал Коля целеуказания. Переведя дух, Коля бросил мимолетный взгляд на Афанасича, сидящего на ящике, и странное чувство вдруг охватило его.
Дед сидел на ящике с какими-то отрешенным, остекленевшим взглядом… Его плечи, голова, жилистые крепкие руки, все тело, – едва заметно колебались, вверх, вниз, – вместе с ящиком… От нарастающего гула копыт налетающей Орды земля уже дрожала… Лицо Афанасича светилось каким-то ясным, неземным светом… О чем он думал в эти секунды, прощаясь с миром? Лицо старика излучало сияние – как икона. Он был совершенно спокоен, сидя на ящике с крупнокалиберными патронами… Коля как зачарованный смотрел на него, не в силах отвести взгляд, оторваться.
– Пятый на точке! – крикнули сверху, и Коля, немедленно очнувшись, нажал красную кнопку на дистанционке-программнике.
Там, далеко за тыном Берестихи, ахнуло так, будто небо упало на землю, – пластиковая диверсионная мина, способная одна разнести в клочья центральный пролет Бруклинского моста где-то там, в пятой точке, – в поле между опушкой и Берестихой, – подняла в воздух и разметала один из легионов Чунгулая…
– Четвертый… Седьмой… Первая… Третья… Шестая… Вторая…
Коля взлетел на стену к крупнокалиберному пулемету… Над полем перед Берестихой плыли густые черные хлопья дыма. Коля передернул затвор, загоняя первый патрон в патронник… Длинная трассирующая очередь понеслась в черный дым…
* * *
Глухарь стрелял из автомата осторожно и вдумчиво: короткими, скупыми очередями. Точно так же стреляли и другие мужики – те, которым Аверьянов доверил огнестрельное оружие.
* * *
Шило стоял на стене с арбалетом в руках. Выстрел! Глядя только туда, на поле битвы, Шило кинул арбалет на левый край маленького импровизированного стола перед собой. На правом краю стола лежал уже заряженный Жбаном второй арбалет.
– Право! – крикнул Жбан, стоящий на коленях возле столика.
Не глядя вниз, глядя только вперед, на противника, Шило опустил руку на правую часть стола и, взяв на ощупь заряженный арбалет, поднял его, быстро прицелился и выстрелил…
– Лево! – крикнул Жбан, уже успевший зарядить первый арбалет…
– Право! Лево!.. Право! Лево!..
* * *
– Номер цели: двадцать, двадцать три, двадцать восемь! – крикнул Коля в мегафон, повернувшись назад и вниз, – к кузнице, к мужикам, стоящим у минометов. – Беглым по пять! Огонь!
Над головами тут же понеслись мины, улетая в заданные точки поля сражения. Их визг и вой мешался с визгом и воем Орды, заметавшейся в клочьях разрывов, в дыму…
Коля перезарядил ленту крупнокалиберного и пригляделся к творящемуся на поле бедламу: пулемет должен хоть пару минут остыть…
* * *
Истошные вопли огласили центральную площадь Берестихи. Коля мгновенно обернулся: с Красного крыльца княжьих хором хлынула лавина пеших татар…
