– А также Булгакова, Чехова…
– Организаторские способности! Видно за версту: сначала нас скрутил, а потом и их.
– Я, честно говоря, после сорока лет стал молодежь, особенно очень юную, побаиваться. Мне иногда кажется, что они, некоторые из них, мысли у окружающих читать могут.
– Ну как же, как же! Помнишь, у Губермана Игоря:
Я молодых, в остатках сопель,
Боюсь, трясущих жизнь, как грушу.
В душе темно у них, как в жопе,
А в жопе зуд – потешить душу.
– Это тоже есть, это про старшего моего, – двадцать лет уже, так лопух лопухом, – один маркетинг с промоушеном в голове. А младшая – одиннадцать лет. Не девка, а Софья Ковалевская. Такое скажет иногда, – кровь в жилах стынет в ноль секунд.
– Мутация, наверно, какая-то. Слава богу, что мы не школьные учителя…
– О, это точно! Хуже человека не накажешь. За это как раз первую и выпьем!
– Во, натаскал-то!
Очищенный от вспомогательных приборов и инструментов лабораторный стол ломился от яств: ярких коробок, банок, тюбиков, контейнеров различных расцветок и форм, бутылок, флаконов, фляжек и странного вида емкостей, – вот именно емкостей, точней и не скажешь.
Несмотря на то что ничего еще не открывалось и не откупоривалось, какой-то непонятный торжественно-радостный запах витал над натюрмортом – настолько богатым и протяженным, что казался вполне достойным быть изображенным в качестве круговой натюрморт-панорамы.
– С чего начнем?
– Не знаю. Вот, например, «Ализанский забон по-севажски», перед употреблением слегка транспонировать, а?
– А «Кинолака под урезом»?
– Давай вот это попробуем? Красивое лаконичное название – «Заныка»?
– «Гном в маринаде»?!
– А Сусанина по-польски там нет?
– Бланшированного на кусочки? Не кощунствуй!
– «Каротажный будок в гюрзанном соусе»…
– Глокая куздра сплошная…
– Выпить надо сначала!
– Вот, Здравком рекомендует: «Сок березовый с мякотью»!..
– Сок желудочный с мякотью, еще скажи…
– Вот, наконец! Наше название: «Озверин крепкий», не рекомендуется детям до сорока лет, беременным женщинам, водителям подручных и арбитражных средств, а также лицам с нарушенной символикой…
– Я тоже что-то крепкое нашел: «Дракула»…
– Сколько градусов?
– Нет никаких градусов. Отмечено «без последующего бальзамирования»… Это бальзам, наверно… Нет, написано… вот, мелко… горькая…
– Настойка?
– Нет. «Участь» написано… Горькая участь… Хлебнешь? Я открою!
* * *
– А этот гад сказал, что ты погиб!
Михалыч резко крутанул баранку, выводя «опель» из укромного закутка возле КПП.
– Какой гад, папа? – спросила Катя, уже жевавшая на заднем сиденье вафельный торт тридцать пятого века.
– Да этот вот, Медведев… Вон, глянь-ка, какой «мерседесище» пригнал сюда свой. – Михалыч кивнул в сторону черного нового лимузина, припаркованного возле самой проходной. – А говорит, что получает вдвое меньше моего…
– Зато, быть может, в пять раз чаще, – пожал плечами Алеша.
– Что про отца, узнать что удалось?
– Да. Все выяснил. Обещали помочь. Через неделю примерно его сюда назад телепортируют. Там есть небольшие сложности. Чисто технические.
– Как там, кстати, живут-то люди, – в тридцать пятом веке?
– Как? – задумался Аверьянов-младший. Врать никакого желания не было, а говорить правду было стыдно. – Живут по-разному…
– То есть?
– Да видите, в чем дело… Меня заблокировали на целый круг тем. Так что многие вещи я просто забыл. Как бы. Это была необходимая процедура – частичное стирание памяти. Иначе они меня назад не отпустили бы. Не все можно знать из того, что еще нам предстоит узнать.
– Не-о-ня-ва… – промычала Катя с набитым ртом. – Очень вкусный! … «Не-о-ня-ва» означает «не поняла»! – повторила она.
– А что тут непонятного? Знание будущего – это предсказание, так?
– Так.
– А не всякое предсказание – на пользу…
– Ну, например, какое-такое предсказание может быть не на пользу?
– От которого руки у всех опустятся, например.
– А кто решил, что все должны жить с поднятыми руками?
– Руки здесь ни при чем, Катька. Людей нельзя лишать надежды, вот в чем дело!
– Почему? По-моему, это глупость! Вот я говорю, Лизке из соседнего подъезда, пятикласснице: «Если не будешь зубрить – английский не выучишь»! Она надеялась, что выучит, не зубря. А просто учебник на ночь клала под подушку… А я ее надежды р-р-раз – и лишила! Что, разве плохо?
– Да я говорил о другой надежде…
– Ты сам запутался. Я вижу!
– Ну, опять сцепились! – поморщился Михалыч.
– А чего он, папа, наезжает?
– Наезжает, а ты уступи. У него интерес пропадет.
– Очень-то надо!
– Что, я не понял? – Михалыч оглянулся на дочь.
– Да чтобы интерес-то пропал. У меня, может, цель диаметрально противоположенная.
– А именно? – удивился Алеша.
– Вам не понять! – махнула рукой Катя. – Все вы, мужского пола, немного того…
– Забавно! – хмыкнул Михалыч, не отрывая глаз от дороги.
* * *
Звездное небо. Черные кромки лесов. Все! День кончился.
Коля брел спать, но, увидев Глухаря, сидевшего возле своей избы, остановился, сел рядом…
– Жалко, князь Драгомир Бориславович сбежал… – сказал вдруг Глухарь.
– А что он тебе? – удивился Коля.
– Да всю медовуху из Берестихи с собой увез, гад…
– А если б нет, то что бы?
– Я б выпил, – признался Глухарь.
– Я бы тоже, – согласился Коля. – После такого дня. Стресс снять.
– Сам Бог велел, – кивнул Глухарь. – Никто не осудит…
– У меня есть «медовуха»!!! – крикнул Коля и вскочил, просветленно хлопнув себя по лбу. – Море жратвы же есть! И выпивки! В контейнере!
– Да тихо ты, чумной! – зашипел на него Глухарь.
– Да ты ведь слышишь плохо… – почти шепотом ответил Коля.
– Чего мне надо – я всегда услышу, – таким же шепотом ответил Глухарь.
* * *
В горницу княжеских «хором» набилось немало народу, – пришли все, кто хотел. Стол был завален деликатесами конца двадцатого века, тюк с надписью «запасной парашют» был опустошен разом и до дна.
