Он повернулся с пистолетом в руке и остолбенел: за его спиной, на кровати лежала Лена – раскинув руки, голова с кровати свисала набок…
– Леночка! – Он бросился к ней.
Она, проснувшись и увидев его с пистолетом в руке, закричала от ужаса.
– Ты что здесь делаешь?
– Ждала тебя. Заснула.
– Зачем ты с пистолетом?
– А? Да просто так.
– Откуда он у тебя?
– Купил.
– Сегодня?
– Да нет! – он опустил ствол. – Пойдем на кухню, чайник кипит…
– А знаешь, что мне снилось!? – Встав с постели, Лена сразу ожила: – Чудеса!
– Чудеса?
– Ты просто не поверишь! Мне снилось, что мы завтра обвенчаемся.
– Едва ли мы завтра обвенчаемся, – сказал Белов, запихивая пистолет в рюкзак. – Я уезжаю.
– …А я в детстве, если что случалось, всегда ложилась спать и накрывалась с головой.
– Мне это не помогает. У меня другая особенность: любой кирпич, который может упасть на голову, обязательно падает именно на мою голову. Как только меня хватятся – сразу объявят в розыск. А хватятся меня, думаю, не позднее чем завтра с утра. Ты это учти. Я не шучу.
– Возьми меня с собой, Коля!
– Да брось, пожалуйста!
– Я, знаешь, тоже по лесу могу. А что? Я не боюсь.
– А я – боюсь. – Он был вполне серьезен. – Считай, что я умер уже. Так будет проще.
Они помолчали.
– Ты, Коля, очень резко изменился, знаешь?
– Догадываюсь. Да и, если честно признаться, было ведь отчего измениться-то.
– И оттолкнул сегодня меня. Зачем?
– Я думал, что я ясно объяснил зачем.
– Нашел, наверное, другую себе дуру?
Белов едва не поперхнулся кофе, хотя и понимал, что Ленка просто придуривается по обыкновению.
– Ты подкинь-ка завтра Власову, ну следователю, эту мысль. Завел себе другую, а Борьку пришил из ревности. Отравил, в мешок и в колодец. Ему как раз не хватает конструктивных идей.
– А где ты был весь день, пропадал? Ну, вот скажи!
– Сначала я сходил в мастерскую к Борьке. Там состоялась содержательная беседа со старыми знакомыми, соседями, местными, ты их не знаешь.
– А зачем ты туда ходил?
– Проверить. Проверил. Борька туда не заходил. Но зато там теперь живет Власов, следователь.
– Как живет?
– Как собака. Сторожит. Дрыхнет. Лает.
– У тебя не поймешь – когда ты шутишь, а когда всерьез говоришь.
– С тобой тоже общаться – не сахар. Но я говорю в данном случае чистую правду.
– А что ты делал потом?
– Потом я похрюндал в турклуб на Таганку. Приятно побеседовал там с инструктором насчет тех мест золотых.
– И что он сказал?
– Места, сказал, отличные. Воздух изумительный. Дорог особых нет, но зато холодной воды под ногами – залейся… Погода в это время года – дрянь порядочная. Одним словом, не скажу, что он меня очень обрадовал.
– Ты с ним что – четыре часа беседовал?
– Нет, не больше часа. Потом, ну, по дороге домой, к адвокату заглянул, к нотариусу. На метро по кольцевой часок покатался, подумал, поразмышлял. Вот и все.
– Вот врешь-то. Ты – и на метро катался!
– Ну, хорошо. – Белов чуть грустно улыбнулся. – А если я скажу: ходил в кино, в баню, на скачки – ты поверишь?
– Нет. Я тебе больше совсем не верю. Ты был такой сердитый, когда подкрался ко мне с пистолетом.
Белов не выдержал и рассмеялся:
– Я был не сердитый. Я был испуганный, Лена! Ну что тебе еще наврать, чтоб ты поверила?
– Скажи, что ты меня не любишь.
– Я тебя люблю.
– Тогда скажи мне правду.
– Я кроме правды ничего не говорю.
– Скажи мне самую главную из правд.
– Пожалуйста. Мне сорок два, Елена.
– Да. Это правда.
– А тебе нет еще и двадцати-то двух. Но это полбеды. Хотя и главная, конечно, половина беды. Вторая половина состоит в том, что я уж слышу четкий лязг зубов моих коллег. Они уже ко всем собакам пришили вешалки.
– Не понимаю ничего: собакам – вешалки?
– Чтоб их повесить на меня. Всех собак. И даже если Борька и найдется, в чем, увы, я больше не уверен, то и тогда потянется за мной, что «то ли он украл, то ли у него украли, не помню точно, но помню, что что-то такое было».
– Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь.
– Не понимаешь потому, что я тебя вдвое старше. И мы часто говорим с тобой на разных языках. Скажу попроще: через полгода я уже буду торговать матрешками в Измайлово или рисовать портреты в вестибюлях дорогих ресторанов.
– С чего бы это?
– С того, что есть очень мощные группировки, которые мгновенно воспользуются случаем, чтобы отодвинуть меня от всех кормушек. Когда был Борис, мы были с ним в паре сильны. А теперь – сама понимаешь. Но это меня не очень страшит. На самом деле я боюсь другого. Того, что к весне я буду сидеть. Сидеть и ждать суда. Не здесь сидеть, а в тюрьме. А потом, посидев годок-другой в ожидании правосудия, ты уже не сможешь не оказаться виноватым. Пока все так и развивается: по самому поганому варианту.
– Но ты же ни при чем?
– Конечно. Те все, кто «при чем», не по тюрьмам сидят, а в секретариатах, коллегиях да в президиумах.
– Ничего не понимаю – что ты несешь?
– Я просто разнылся, прости! Хватит ныть, Белов! Ничего. Побарахтаюсь еще!
Он встал.
– Вернусь, – тогда и поговорим, – одевшись, он взял рюкзак. – Будет звонить, спрашивать – приеду в первых числах октября.
– Коля! – Она бросилась ему на грудь.
– Прости, – он ее обнял. – Прощай.
– Прощай?!
– Лучше учись. Наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни…
– Коля!
– Все. Пока!
Он вышел и закрыл дверь.
Он подумал, что, может быть, они больше уже не увидятся никогда. Однако ошибся – судьба слишком коварна, чтобы следовать твоим предчувствиям.
Судьба не любит идти на поводу. Но ей, судьбе, присуще и некое чувство юмора.
Подслушав разговор и прочтя их мысли, судьба усмехнулась и тут же начертила им линию жизни на ближайшие сутки.
Она осталась довольна своей работой, потому что уходящему Белову и в голову не могло в этот момент прийти, что завтра, в полном соответствии со сном его дражайшей Елены Синицыной, им предстоит обвенчаться.
