– Крали мои милые, не пора ли на боковую? Уж стемнело, чего бы не случилось. Огонь загасить пора.
Лука обессилел, а Сыч с жестокими нотами в голосе продолжал:
– Мотря, смотри, не обидь хлопца. Он у нас хороший, гы-гы! Поручаю его тебе.
Мотря встрепенулась, вскочила и сказала чуть охрипшим голосом:
– Пошли, а то уже поздно, Лука. Смотри не споткнись, – и потянула за рукав рубахи.
Юноша покорно встал и кое-как потащился на ватных ногах следом.
– Да ты не волнуйся, хлопчик! – вдруг задышала Мотря ему в лицо и приблизила свои губы к его. – Поцелуй меня.
И не успел Лука ничего сообразить, как ее горячие губы впились в его трепещущие уста. Потом ее рука схватила его потную руку и прижала ее к своей теплой и мягкой груди.
Он смутно соображал, что идет куда-то, потом был запах сена, шуршание и жаркое молодое тело Мотри. Все было как удар молнии. Она торопливо все делала за него, а он лишь безвольно принимал ее ласки, и все происходило почти без участия мысли. Лишь острое ощущение блаженства, бурное соединение тел и бешеное трепетание страсти. Она захлестнула Луку всего, пока не опустошила, и он с ужасом и удовлетворением одновременно ощутил себя мужчиной.
– Вот и получилось, милый, – прошептали губы Мотри. – А ты боялся, глупый. Тебе понравилось?
Он ощущал ее запах, теплоту тела, прижимавшегося к нему, и вдруг понял, что он гол, и никак не мог вспомнить, как это произошло. Его руки стали шарить по телу Мотри; оно было податливо, желанно и трепетно одновременно.
– Отдохнул? – зашептала она на ухо, и стало щекотно. Желание опять нахлынуло на него.
– Ты чего стонешь, Мотря? – осмелился он спросить. – Тебе больно?
– Дурачок! Это так приятно, что все само рвется из нутра. Ты доволен?
– Еще бы, Мотря!
– Я рада, что ты получил меня первой. Но ты не думай, что я гулящая. Это случается редко, да и то Марфа постоянно меня уговаривает. Без человека тоскливо и муторно. А теперь где его взять, когда столько казаков полегли в восстании да от мора и неурожаев. Сами едва живы остались. Хорошо, что мой был казаком и нас не записали в крепаки. Да надолго ли?
Лука услышал в голосе женщины такую скорбь и тоску, что стало неловко и жалко эту бедную молодицу. Он спросил участливо:
– И как же ты теперь будешь? И сколько же тебе лет, Мотря?
– Старая я уже, Лука, – ответила Мотря тихо и грустно. – На Афанасия будет двадцать шесть.
– А мне только восемнадцать, – почти про себя молвил Лука. – И никого у меня нет. Всех порешили ляхи Лаща. Хорошо, что друг отца упросил взять меня в поход. Может, судьба смилуется надо мной, пуля или сабля не слишком меня заденет, добуду казацкой славы, грошей и всякого добра. Молюсь, чтобы услышал меня Господь.
– Должен услышать, Лукашко! Ты молод, и не тебе погибать в такие годы! Живи на радость людям и нам, глупым бабам!
Послышался со двора голос Степана:
– Эй, казак! Спишь? Вылазь, пора возвращаться!
– Уже кличут, – с сожалением прошептала Мотря. – Возьми меня еще на прощание! Ты люб мне, Лукашко!
Волна нежности обволокла юношу. Он не стал себя упрашивать и не слушал уже сердитых призывов Сыча. Но расставаться приходилось. Мотря жадно целовала его и просила умоляюще:
– Обещай, что если будешь жив, то заглянешь ко мне на обратном пути, любый!
– Обещаю, Мотря. Вот увидишь, я сдержу слово! Но теперь прощай, я вернусь!
Лука опрометью бросился догонять Сыча, который не стал его ждать и в темноте ночи уже скрылся. Лишь тихие отдаленные звуки шагов давали Луке понять, что тот ушел еще не очень далеко.
– Дядько Степан, я не знал, что надо так скоро, – оправдывался юноша.
– Ладно! Получилось у тебя с Мотрей?
– Получилось, дядько Степан. Просила на обратном пути заглянуть. Обещал.
– Правильно сделал, хлопец. Однако с тебя причитается за содействие, гы-гы!
– Ага, – согласился Лука слегка смущенно. – Позже, когда будет с чего.
– Гляди, не забудь.
Глава 2
Не прошло и месяца, как обоз достиг Львова. Здесь он влился в другой, больший, и после трехдневного отдыха тронулся в сторону границы с Неметчиной.
– Это сколько же идет с нами казаков, дядько Макей? – все спрашивал Лука на роздыхах.
– Не они с нами, а мы с ними, хлопец, – отвечал казак. – Думаю, что тысячи две должно быть, будет еще больше, не все еще собрались. Хоть так нас, выписников, отметили, а то выбросили, как ненужный мусор, и живи как хочешь. А как?
– А чего меньше стало реестровых казаков, а?
– Пан король жадничает и не хочет выделить для нас грошей. Войны нет – вот он и не хочет раскошелиться. Сагайдак, тот умел выбить гроши. А теперь пошли не гетманы, а тряпки. Трясило панов трясет, вот король и жмотничает.
Дня через три возы остановились вблизи крохотного сельца дворов в двадцать. Оно белело в версте от лагеря казаков.
Макей со своими возчиками сидели у костра, курили люльки и вели тихую беседу. Легкие облака набегали на небо и заслоняли звезды. Луна всходила поздно. Было тихо, темно и мирно.
– Погоди-ка, Макей! – предостерегающе поднял руку пожилой конюх Яким Рядно. – Кажись, кто-то идет к нам. Может, от коней кто.
– Пусть идет себе, – махнул рукой Макей.
Светлая фигура человека появилась в свете костра и остановилась в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу.
– Кто ты, человече? – спросил Макей, признав незнакомого. – Чего тебе?
– Добрые люди, я пришел просить помощи.
– Сидай, хлопец, – пригласил Макей, указав на кучку хвороста у костра. – Что у тебя стряслось, что ты тут появился?
– Житья нет от нашего пана, казаки! Измордовал! Особенно меня.
– Эх, хлопец! Кого паны не мордуют? Скоро всех крепаками сделают, тогда и жалости не у кого будет просить. А что так?
– Да я осмелился заступиться за сестру, пан казак. Вот он меня и возненавидел. А сестру все равно взял себе. А я больше не могу, пан казак! Возьмите к себе! Буду служить вам верно!
– Я не сотник, хлопец. Куда мне тебя взять? Могу отослать к пану сотнику, да вряд ли он тебе поможет. А усадьба у пана большая?
– Какой там! Хата немного больше обычной, а дерет нас нещадно, словно ясновельможный! Даже мать свою мордует. А чего? Она наша, украинка, а он по батьке лях!
– Это уже плохо, хлопец, – бросил Макей. – Все ж мать.
– А сегодня приехали к нему ляхи и пируют, собрали в деревне живность, побили батогами многих – и в ус не дуют. Обжираются себе, а люди голодают. Возьмите, пан казак! – Парень упал на колени.
