– Спасибо, брат. Ты верно сказал, что на это можно построить хороший корабль. Этим я и займусь в ближайшее время. А то Самюэль переживает, что остался без работы. Так я ему ее предоставлю!
На берегу в домике остались Лука с Катуари и две рабыни с мужьями-неграми. Остальных Лука отправил в усадьбу. Работа не ждала.
Катуари теперь много часов проводила, сидя в специально для нее сделанном кресле в тени пальмы. Она довольно быстро поправлялась, ходить сама еще не отваживалась, но проводить время на берегу и смотреть на море ей было приятно.
Лука старался быть рядом, она постоянно ему улыбалась, и он забывал понемногу свои первые впечатления о ней, как о жесткой, неприступной и гордой индианке.
Теперь она ему казалась совершенно иной. Женщина с каждым днем хорошела, лицо ее приобретало приятные мягкие очертания, худоба проходила, а глаза светились голубизной неба все ярче и значительнее.
Луку волновало то, что он не рассказал ей о своем браке. Это пугало его, он боялся ее реакции, подспудно понимая, что такая женщина может быть непредсказуема, решительна и жестока.
И он уже осознал, что Катуари для него не просто загадочная, волнующая его женщина, но нечто гораздо большее. Он боялся, но понимал, что рано или поздно, но придется признаться себе самому в том, что влюблен в индианку, что она притягивает его всего, не оставляя свободной частички ни для кого.
А что будет, когда и Луиза узнает о его чувстве? Об этом даже и думать не хотелось.
Он корил, ругал и жалел себя, но это не успокаивало. Стал плохо спать, часто вскакивал по ночам, бродил по берегу и ничего не мог придумать. Лишь заботы о постройке нового судна, заготовка материала, поездки в поселок и бесконечные обсуждения с Самюэлем и Аманом особенностей будущего корабля отвлекали немного от тяжких дум.
И еще беспокоило Луку то, что он не в состоянии вернуться на Сен-Мартен, как обещал Луизе. Попутного судна все не подворачивалось. И письма отправить невозможно. Одни неприятности!
– Люк, ты стал таким нервным. С чего бы это? – Катуари пристально поглядывала ему в глаза, но он отмалчивался или уверял, что простые житейские заботы занимают его.
– Все ломаю себе голову, как осуществить постройку нового корабля, – отговаривался он, понимая, что индианка этим не удовлетворится.
– Все верно, но это не главная причина твоего плохого настроения. Что-то тебя гложет, Люк. Ты не хотел бы поделиться со мною своими неурядицами?
Хуже всего было то, что Лука знал, что Катуари может догадаться о причине его плохого настроения. Это страшило его. Он даже подумывал, что пора отправлять ее в деревню индейцев. Она уже ходит, немного работает с негритянками по хозяйству, даже вчера искупалась в море, и Луке нестерпимо хотелось при этом подсмотреть за нею.
Прошло уже три недели, как он вернулся в усадьбу.
Неожиданно пришла большая пирога индейцев. Девять бронзовых воинов мощно гребли, вспенивая голубую воду у берега. Десятый сидел на корме. Это был вождь, и он наверняка пришел за Катуари.
Пока индейцы причаливали, Лука лихорадочно обдумывал, что произойдет. Он трепетал от мысли, что индианка покинет его, но в то же время в голове сверлила мысль, что это к лучшему. Он избавится от наваждения и, может быть, хоть частично забудет про эту индианку. Ведь он женат, Луиза ждет ребенка, и он рад этому. Но эта женщина! Она разрушает все его планы и надежды!
Тусуанак с радостным лицом вышел на берег, Лука радушно его обнял, Катуари с улыбкой сказала вождю, что теперь уже почти здорова.
Они долго говорили между собой, а Лука все пытался вникнуть в их непонятные переговоры, но лишь растравил себя еще сильнее.
Наконец, уже в доме, Катуари обернулась к Луке. Ее глаза неожиданно затуманились как-то странно. Луке показалось, что он услышит сейчас что-то очень страшное или даже трагичное. И она сказала упавшим голосом:
– Люк, я должна уехать. Так нужно. Я дочь своего народа и должна быть с ним. А ему сейчас очень тяжело. Прости.
– Но как же так?! Ты ведь еще не совсем поправилась! Ты слаба и…
– Твои слова ничего не изменят, Люк. Я еду завтра. Так решил большой совет вождей, и мой долг подчиниться ему.
Лука ожидал этого, но услышав, был оглушен и подавлен. Он клял себя за то, что так и не объяснился с индианкой, хотя много раз делал попытки. И теперь, когда в его распоряжении была лишь одна ночь, он растерялся.
Она глядела на его расстроенное лицо, понимала, что его так пришибло, но говорить ничего не стала. Все это видел вождь, и она не могла позволить себе упасть в его глазах.
Наступил вечер, индейцы сидели у костра, курили трубки, тихо переговаривались. Катуари была задумчива, невпопад отвечала на обращения к ней. Лука с потерянным видом сидел на обрубке ствола и все раздумывал. На душе была пустота и отчаяние.
Индейцы вскоре отправились спать в дом, Катуари в задумчивости спустилась к самой воде и шлепала босыми ногами по полосе прибоя.
Лука последовал за ней, и они молча прохаживались в темноте. Наконец Лука проговорил очень тихо и грустно:
– Катуари, мне будет грустно без тебя. Ты слишком много значишь для меня.
Она вздохнула, повернула голову в его сторону и ответила:
– Ты для меня тоже. Но я не могу иначе, Люк.
– Ты должна! Ведь, скорее всего, всех вас ждет плохой конец! Я знаю!
Она вопросительно вскинула глаза, пристально посмотрела на него, спросила:
– Что ты знаешь, Люк? Скажи!
– Знаю, что скоро вы будете втянуты в войну с французами. И вы погибнете!
– Все погибнем? Совсем все? Почему ты так считаешь?
– А разве может быть иначе, когда у одних только копья и луки со стрелами, а у других ружья и пушки?! Пусть не все, но большинство людей погибнет! Тебе нельзя уходить с ними! И ты можешь погибнуть!
Она долго молчала, потом сказала глухим голосом:
– Значит, так угодно духам, Люк. Такова наша судьба. И я приму ее вместе со всеми. Так надо.
– Что ты говоришь? Так вовсе не надо! Останься здесь, и ты будешь в безопасности! Прошу тебя!
– Нет, Люк! Я не могу, не имею права бросить свой народ!
– Да твой ли это народ, Катуари? Ты почти белая, и глаза у тебя от белой матери! Не уходи!
– Откуда ты знаешь про мою мать, Люк? – насторожилась Катуари.
– Услышал в индейской деревне, когда был в плену. И этот медальон, – он тронул золотое украшение на груди индианки, – от нее?
– От нее. Но я никогда не видела своей матери. Она умерла при родах. Так говорят все. Но у меня есть мой народ, и я разделю его судьбу.
– Катуари, я люблю тебя! Не уходи!
– Я знаю, Люк. И я тебя люблю! Но я уйду. Только я хочу уйти с ребенком в чреве. Мы, туземцы, не понимаем вас, белых, но ты должен меня понять. Я хочу от тебя ребенка.
