Книга Лавина, страница 187. Автор книги Виктория Токарева

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Лавина»

Cтраница 187

Гальченко, как милиционер, намекала, что мне уже тридцать и скоро будет пятьдесят.

— А какая разница: семнадцать, тридцать или пятьдесят? — спросила я. — Что меняется?

— Человек меняется.

— Человек как раз не меняется. Меняется отношение к нему, а сам он остается таким же.

— Это кто как… У вас нет трудовой книжки потому, что вы живете одним днем и не думаете о том, что будет завтра.

Все беспокоятся о пенсии: на что они будут жить в старости. Стаж можно восстановить: где работал, когда, сколько времени. Но нельзя восстановить, как ты жил. Нравственный стаж.

— Я не думаю о пенсии, — сказала я. — Но я думаю о смерти.

— Зачем?

— На всякий случай.

— А я на всякий случай не думаю, — сказала Гальченко. — Потому что я умирала и знаю, что это такое. Я на всякий случай думаю о жизни.

Мы замолчали, каждая о своем.

— Странно… — искренне удивилась Гальченко. — Вы, в общем, молодой человек. Почему вы так живете?

— Скучно мне, — сказала я. — Скучно.

— А какое вам надо веселье?

Гальченко посмотрела на меня с удивлением.

Как может быть скучно человеку, которому еще нет тридцати?..

Заглянул встревоженный Витя Лапин.

— Можно? — спросил он и вошел.

— Я могу предложить вам два варианта поведения, — сказала Гальченко Вите. — Первый: напишите заявление об уходе по собственному желанию. Второй: можете ничего не писать, но я пойду против вас в поход и все равно вас уволю. Поводов у меня достаточно.

— А когда писать заявление? — растерялся Витя.

— Сегодня. — Гальченко боялась, что Витя передумает. — Сейчас…

— Давайте я напишу заявление, — проговорила я, оторопев от деловитости Гальченко. — Я без разрешения взяла его пропуск… Он не виноват…

— Пропуск — это повод, — не глядя на меня, ответила Гальченко. — Дело не в пропуске… Вам наши передачи не нравятся, и другим они не нравятся. А чтобы они были интересными, их надо делать. Вы тут все гении и бездельники. Все мыслите, и никто ничего не делает. Как туристы… Смотрите и идете дальше. А где-то далеко ваш дом. — Гальченко посмотрела мне в переносицу. — Можете быть свободны.

Я вышла из кабинета.

В коридоре возле стены стоял мой автор, который обещал прийти и не надул. На нем было длинное пальто, он держал в руках кроликовую шапку.

— Я здесь больше не работаю, — сказала я.

— А как же я? — растерялся он.

— У вас будет другой редактор.

Вити не было еще минут десять или пятнадцать. Потом он выскочил из кабинета и, ни на кого не глядя, помчался по коридору. Я побежала за ним следом.

Витя выбежал на неотстроенный отсек барака. Там все было в мелу, известке, на полу лежали железные листы. Витя зашагал прямо по листам. Поднялся такой грохот, будто проехал танк. Витя остановился возле окна, забрызганного меловыми кляксами. Я молча остановилась за ним и по напряженной неподвижной его спине увидела вдруг, что он плачет.

— Ты плачешь? — с ужасом спросила я.

Витя не обернулся, будто окоченел.

У него были какие-то свои связи с жизнью, гораздо более сложные, чем «сержант и генерал», но мы были мало знакомы, я почти ничего не знала о нем. Я просто шла, искала своего Пушкина и походя толкнула Витю.

Сквозь стекло была видна развороченная земля, подъемный кран с длинной шеей и маленькой головкой, похожий на птицу из мультипликационного фильма. Птица поводила неподвижной шеей, что-то клевала, строила.

— Прости меня, — сказала я Вите.

Витя махнул рукой, чтобы я ушла. Ему хотелось остаться одному.

Я вышла в коридор, увидела Галю. Она смотрела на меня жалостливыми и одновременно жадными глазами, пытаясь прочитать Витину судьбу на моем лице.

— Принеси мое пальто, — попросила я Галю. Мне не хотелось никого видеть и не хотелось, чтобы видели меня.

Я спустилась по лестнице, вышла на улицу.

Чуть поодаль справа стояла телевизионная башня. Ее верхушка была выше всех существующих точек, на самой середине между небом и землей.

Галя догнала меня на улице и протянула пальто. Вид у нее был несчастный.

Я сунула руки в рукава, застегнула все крючки и повесила сумку через плечо.

Галя стояла, обняв себя за плечи.

— Иди, — сказала я. — Простудишься…

Она махнула рукой. Ей было все равно, простудится она или не простудится.

— Иди! — сказала я и пошла от барака, ступая по кирпичам и доскам.

Главный корпус стоял, огороженный забором. Когда-нибудь забор снимут, грязь уберут и всех из барака переселят в главный корпус. Но это будет уже без меня.

Через замерзший пруд по диагонали двигались люди. Все было, как утром, с той только разницей, что утром был Феликс, летучка, обязанности. Сейчас ни того, ни другого, ни третьего. Зато сколько угодно свободного времени. Можно записаться в спортивное общество и прыгать с парашютом.

Хорошая слышимость

На Метростроевской улице выстроили кооперативный дом. Дом строился долго, года три или четыре, за это время в нем сменилось два председателя. Один ушел сам, надоело быть выразителем частнособственнических интересов, а другого сместило правление за то, что использовал служебное положение в личных целях.

Тем не менее дом был построен и заселен, и на первом этаже возле лифта был посажен сторож дядя Сережа, который дежурил попеременно со своей женой.

Кооператив назывался «Художник-график», но жили в нем не только художники, а представители самых разнообразных специальностей. Лучше других дядя Сережа знал фотографа Максимова, потому что к нему ходило очень много женщин. Максимов пользовался у них громадным успехом, так как был холост, некрасив и казался легкой добычей.

Вкус у Максимова был самый разнообразный. Когда в лифт входила молодая женщина и возносилась вверх, дядя Сережа прижимался животом к решетке, открыв от напряжения рот, ждал, на каком этаже остановится лифт. Убедившись, что кабина стала на седьмом этаже, дядя Сережа удовлетворенно крякал и отходил. За все время он не ошибся ни разу.

Иногда с шестого этажа спускалась девяностошестилетняя старуха со странной фамилией Бекш. Бекш устанавливала свой раскладной стульчик, садилась возле парадного, дышала воздухом. Улица против дома шла на подъем, и машины в этом месте ревели моторами, фыркали выхлопными газами. Кто-то норовил перебежать дорогу. Бекш смотрела на все это остановившимися стеклянными глазами, замечала то, что в обычном здоровье никогда и не заметишь.

Когда с улицы появлялась молодая Нина Демидова с бульдогом Борькой на поводке, дядя Сережа оживлялся и весело кричал:

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация