Вахлаков промолчал и посмотрел на девушку.
— Странно, — сказала девушка, — за меня он всегда платил.
— Пойдем отсюда, — сказал Вахлаков Семечкину. — Здесь кухней пахнет.
Они встали и перешли в самый дальний угол.
Отворилась дверь, в ресторан вошел высокий парень в длинном двубортном пиджаке, похожем на гимназический сюртук. Он помахал Вахлакову рукой и подошел к столику.
— Папа, — сказал парень, — зачем ты опять надел мою рубашку?
— Тебе что, жалко для отца рубашку?
— Не жалко, а я не люблю, когда мои вещи надевают.
— Как ты разговариваешь со старшими? — обиделся Вахлаков и посмотрел на Гию. Ему было неудобно перед подчиненным.
— Мама попросила передать тебе… — сын Вахлакова протянул деньги. Ни в коем случае не пей вина, пей коньяк.
— А почему нельзя вино? — удивился Гия.
— У него от вина аллергия, — объяснил сын Вахлакова.
— А от коньяка ничего.
Сын Вахлакова поклонился и ушел за другой столик.
— Стесняется, — сказал Вахлаков. — Стесняется родного отца.
Он щелкнул в воздухе двумя пальцами, подошла официантка.
— Риточка, принесите нам коньяку и все остальное, вы знаете мой вкус.
— Ничего я не знаю, — сухо сказала Риточка.
— Я не буду пить, Павел Петрович, — отказался Гия — Мне завтра на работу.
— Не называй меня по имени-отчеству.
— Хорошо. Скажите, а страшно было прыгать?
— Первый раз страшно, а второй и третий ничего. Такое впечатление, будто желудок к горлу подходит. Там, где я прыгнул, вмятина в асфальте осталась. О! — Вахлаков вдруг оживился. — Ты только погляди, какая походка! Лучшая походка в Москве. Это манекенщица. Валя! — позвал он.
Валя оглянулась, посмотрела на Вахлакова и пошла дальше. Он выбрался из-за столика и побежал следом, но скоро вернулся.
— Дура, — обиженно сказал Вахлаков и выпил стопку сразу, одним духом. — Послушай, — сказал он, — как ты думаешь, зачем я тебя позвал сюда?
— Чтобы я вас провел, — сказал Гия.
— Ну, это ерунда… — Вахлаков забыл, как он с пяти до одиннадцати ходил от одной рожи к другой. — Это ерунда. У меня к тебе дело.
— Я слушаю, — обреченно сказал Гия и посмотрел на свою наполненную рюмку.
— Знаешь, как мы с женой познакомились? — вдруг спросил Вахлаков.
— Нет.
— Я был начинающий поэт, а она машинистка. Никто меня не печатал, кроме нее. Она печатала и говорила, что я гений.
Гия кивнул. Он осознавал, как это важно, когда в тебя верят.
— Потом я стал печататься, выпускал сборники. У нас были деньги, и жена не работала.
Гия кивнул. Если бы у него были деньги, он тоже перестал бы работать в редакции, а уехал на Северный полюс на метеорологическую станцию. Там мало людей и никому ничего не надо. У всех все есть.
— А теперь у нас нет ни копейки. Жена опять машинистка, а сын меня стесняется.
— Почему? — Гия не ожидая такого оборота.
— Не печатают, — шепотом сказал Вахлаков. — Говорят: «Идите домой и работайте над собой. Может быть, из вас когда-нибудь что-нибудь получится». А я пишу нисколько не хуже, чем полгода назад.
— Неприятно, — согласился Гия.
— Это еще не все, — предупредил Вахлаков. — Жена меня от своих знакомых прячет, в ванную запирает. А там сидеть не на чем и душно. Бывает, по три часа на ногах простаиваю.
— А воспитательница? — напомнил Гия.
— Она меня бросила, — сознался Вахлаков. — Зачем я ей без имени, без денег. У меня, говорит, молодых и без тебя пол-Москвы.
— Нахалка… — возмутился Гия.
— А ты знаешь, что такое воспитательница в детском саду? — грустно возразил Вахлаков. — Тридцать шесть пар валенок, тридцать шесть пальто, тридцать шесть шапок — это утро. Потом тридцать шесть тарелок, тридцать шесть ложек, тридцать шесть кружек — это обед. Потом опять тридцать шесть пар валенок, тридцать шесть пальто, тридцать шесть шапок — это прогулка. Она рассчитывала, что я как-то переменю ее жизнь.
— Ее можно понять, — согласился Гия.
— А меня? — с надеждой спросил Вахлаков.
— И вас тоже можно понять.
— Гия сидел без беретика, но в бархатной куртке, и рубашка была белоснежной. Он походил на принца в домашней обстановке.
— Сделай так, чтобы я снова стал старый, — тихо попросил Вахлаков.
— А как я это сделаю? — изумился Гия.
— Может быть, еще раз прыгнуть? Черт с ним!
— Если вы прыгнете еще раз, вам будет не тридцать, а двадцать.
— А как же теперь?
— Никак.
Вахлаков долго молчал, в его глазах жила немолодая тоска.
— Друзей у меня нет, — поделился он, — теперешние тридцатилетние мне чужды. Старым друзьям по шестьдесят — им со мной неинтересно. Семья меня стесняется.
Она бросила. И дела, считай, тоже нет.
— Это я виноват… — расстроился Гия.
— При чем тут ты? — Вахлаков махнул рукой. — Каждый человек имеет ту жизнь, которую он заслужил. Если бы можно было начать все сначала…
— У вас есть внуки? — неожиданно спросил Гия.
— Есть. Мальчик.
— Сколько ему?
— Один год. А что?
— Прыгните еще три раза, — предложил Гия — Вам станет двадцать, потом десять, потом год. Будете жить сначала. Расти вместе с вашим внуком.
— А три года исполнится, в детский сад отдадут… — задумчиво сказал Вахлаков.
Вахлаков не мог забыть воспитательницу.
Когда Гия возвращался домой, у него в буквальном смысле слова подкашивались коленки. Иногда он останавливался и, подняв голову, смотрел в небо, чтобы сориентироваться — где верх, а где низ. Он смотрел в небо и думал: что же есть счастье? Любовь? Успех? Молодость? Но любовь проходит, к успеху привыкаешь, а о молодости своей человек не знает. Люди бывают молоды, когда не знают об этом. Значит, в работе Гии нет никакого смысла. Жизнь — это только поиск счастья, а самого счастья нет.
Гие не хотелось идти домой, а больше идти было некуда. Он пошел к Паше.
Паша сидел в трусах и в майке, как футболист, клеил магнитофонную ленту.
— Что ты клеишь? — спросил Гия.
— Чайковского. Хорал.
— А что, — удивился Гия, — разве Чайковский для церкви халтурил?
— Почему халтурил? Писал. Халтурят — это когда не верят в то, что делают.
— Я тоже больше не верю в то, что делаю, — сказал Гия. — Я хотел сделать людей счастливыми, а запутал еще больше. Значит, я халтурщик.
