– Ступай. Я про тебя забыла. На сегодня забыла. Явишься завтра.
Сивел взвился. Подскочил на ложе и заорал:
– Ты! Карга старая! Сова лупоглазая, что высматривает себе добычу! Сука жирная!
Сгоряча орал по-русски, начхав на то, что речь его непонятна ей. А впрочем, как скажешь на языке племени Насыпных Холмов все то, что он ей орал?
Великая Мать, она же Лимэту, зашипела змеей, нашарила палку для помешивания углей. Град беспорядочных ударов обрушился на грубияна. Он сначала ловко уклонялся, хихикал зло, намеренно доводя Лимэту до лютого бешенства. Но когда она впала-таки в лютое бешенство и ткнула палкой ему в пах, тут уж не до хихиканья. Сивел охнул, согнулся в пояснице, упал на колени. Град ударов обрушился уже на голову.
Да черт побери! Он извернулся, перехватил ее запястье, вывернул до дикой боли. Великая Мать заверещала зайцем в когтях сокола. Палка брякнула об пол. Он поднял палку и… Как знать, вполне могла в тот момент рука подняться и на женщину. Однако подзадержал взмах – все-таки женщина… И момент был упущен. В залу ворвались стражи, напали со спины, оглушили.
Очнулся Сивел в глубокой и сырой яме. Над головой – тяжелый щит из сплетенных ивовых прутьев. Не допрыгнуть – три человеческих роста.
Первая мысль, как очнулся: «Чулка! С ней что будет?!»
А уж вторая мысль: «Сука жирная, текущая!» – не про Чулку, понятно.
И третья мысль: «Бежать надо. Ой, надо бежать! А то ведь уложат на плашку и… того самого… в жертву принесут».
Третья мысль самая интересная, самая насущная. Вот только как отсюда бежать? Мыслимо ли? Ну, если помыслить изрядно, тогда непременно что-нибудь дельное в голове сварится. Помучиться, конечно, придется долго, но зато и получится… что-нибудь.
И еще раз – если. Если карга старая, сова лупоглазая, сука жирная, оскорбленная хуже некуда, не прихлопнет обидчика сразу же на следующий день. Тогда и помучиться долго не придется.
* * *
А пришлось. Пришлось помучиться. Не прихлопнула его Великая Мать ни в тот же день, ни на следующий, ни через неделю. Месяц без малого Сивел бедствовал в яме. Недоумевал честно, почему до сих пор жив. То есть оно, само собой, и хорошо. Но почему, почему?! Ладно бы Великая Мать уготовила ему смерть медленную голодную, но кормили Сивела обильно. Трижды за день отодвигался тяжелый щит, на веревке ему спускали мясо, лепешки, орехи, бурдюк с питьем. Но наверх его за весь месяц ни разу не подняли. Даже по нужде – что большой, что малой. Вынудили гадить там же в яме. Сказано еще древними: не гадь там, где живешь. Но что же остается? Чтобы не задохнуться от смрада, Сивел ногтями ковырял землю, закапывал собственное верзо. Ногой утрамбовывал. Земля рыхлая – поддавалась легко. Он даже стал подумывать о том, а не нарыть ли сбоку землицы, а с другого бока из той же землицы не соорудить ли ступеней? Не попытаться ли таким манером сбежать?
Нет, не получится. Как раз потому, что земля рыхлая. Да и страж при каждом подозрительном звуке заглядывал в яму сквозь плетеный, щелястый щит: что там поделывает узник?
Ничего особенного! Ест, пьет, спит, гадит. Вот зарывает то, что нагадил. Ничего более! Какие ступени, вы что?! Земля ж рыхлая!
И так день за днем, ночь за ночью. Месяц. Без малого месяц.
И ничего не менялось, кроме, пожалуй, стражей. Они сменяли друг друга трижды в сутки – аккурат в кормление.
* * *
Но все когда-то кончается. Или начинается?
Сивел как-то утром расслышал неясный шум. Люди шумели, много людей. Не роптали, а как бы встрепенулись по команде, стали к чему-то готовиться. Надо понимать, новый Насыпной Холм закончен, и пришла пора отправлять Великого Жреца Огня к предкам.
Тяжелый щит сдвинули. В яму отвесно ударили лучи солнца. Полдень, значит. Сивел запрокинул голову. Сверху опустили длинное копье. Оно вонзилось острием в рыхлую землю. Черт! Хоть бы посмотрели сначала, где Сивел-то в яме, в каком углу! А если б в глаз?!
Сивел, перебирая ладонями по древку, выкарабкался наружу. Ох, хорошо-то как! Светло, свежо! Травка еще зеленеет, солнышко еще блестит… Речка журчит – вот она, в ста шагах. И пироги чалятся у берега. А в другой стороне – холм! Раньше не было. Эка насыпали! Великий холм получился – Великий Холм для Великого Жреца Огня…
Сивела шатнуло с отвычки. Ох, хорошо-то как!
Ан нет, не слишком хорошо, оказывается. Полукругом перед ним стояли оружные воины племени Насыпных Холмов, нацелив дротики в его грудь. А в центре того полукруга – Великая Мать, улыбалась змеей. По правую руку от нее – добрый жрец Чимс. По левую – злой жрец… а имени его Сивел так и не узнал ведь. Да теперь уж зачем?..
Великая Мать оглядела Сивела с ног до головы. Жалкое, должно быть, зрелище он собой представлял нынче. Она еще улыбнулась – змея змеей! Сказала:
– Славная жертва! Боги будут довольны, приняв ее, и возьмут Великого Жреца Огня к себе!
И род Великого Жреца Огня продлится на земле!
Чего-чего? Сивел не понял. При чем тут?
Великая Мать не отказала себе в удовольствии объяснить. Чисто женская месть:
– Ты сделал, что мог, бледнолицый Гризли! Три дня назад мне подошло время – и красный прилив не наступил. Ты сделал, что мог. Спасибо тебе от племени Насыпных Холмов. И от меня отдельно.
Добрый жрец Чимс тут же протянул Сивелу плошку с пахучим питьем – вроде в благодарность. Сивел машинально принял плошку, машинально хлебнул. Горячая лава ринулась по горлу, обожгла желудок. Сивела снова шатнуло.
Злой жрец без имени тут же сунул под нос какие-то орешки или не орешки – в горсти. Сивел машинально схватил пальцами – сколько ухватил. Забросил в рот, зажевал. Полегчало…
Однако настолько сразу полегчало, что внезапная волна благодарности захлестнула с головой – благодарности к Великой Матери, к доброму и злому жрецам, к стражам с дротиками, вообще ко всему племени Насыпных Холмов. И сразу стало сильно клонить в сон.
На краю сознания Сивел зацепился: нельзя! Всю свою волю напряг: нельзя! Обмяк нарочито, закатил глаза, мягко упал, стал недвижим.
– Славная жертва! – повторила Великая Мать. – Завтра боги будут довольны. Опускайте его обратно – до завтра, до Солнца.
Сивел ощутил, как его приподнимают. Как его кладут поперек двух копий и внаклонку опускают в яму. Как он скатывается вниз и утыкается лицом в рыхлую смердящую землю. Как сверху тяжело шуршит щит, закрывая небо.
Первое, что сделал, снова очутившись в пустоте и темноте, – мучительно вытошнил поглощенное. Содрогался, корчился. Старался не издать сопутствующих звуков. После, превозмогая навалившееся безразличие, рыл землю, скрывая следы извергнутого.
Все же нашумел слегка, наверное. Щит наверху снова и опять стал сдвигаться. Сивел раскинул руки, грудью прикрыв еще не зарытое. Замер в безволии. В безволии, в безволии!.. Спиной ощутил испытующий взгляд стражника сверху. Не шелохнулся. Долгий взгляд, очень долгий.
