Трясущимися руками Фростикос принялся нашаривать застежки черного саквояжа. Решив, что худшие страхи позади, Уильям приободрился. Стиснув в руке фонарь, он поднял его, словно собираясь впечатать доктору в лоб. Фростикос попятился и взмахнул свободной рукой, его безумные глаза метались между саквояжем и фонарем Уильяма, лицо заливали неожиданные потоки пота, смешанного с пудрой и румянами.
В саквояже находилось что-то жизненно важное для доктора, и это что-то не имело никакого отношения к Уильяму. Что это — героин, морфий? Ну конечно же. Фальшивый аспирин. Фростикос просчитался. Гоняясь за Уильямом по канализации, он пропустил время очередного приема. Наркотическая ломка подступила внезапно и застала доктора в самый неподходящий момент. «Он крепко сидит на своей дряни», — подумал Уильям, посматривая на саквояж.
Фростикос откинул замки и запустил руку внутрь саквояжа. В ту же секунду Уильям выбил саквояж у доктора и пинком отбросил в глубь тоннеля, в лужу темной густой воды. Из кувыркающейся черной сумки полетели на бетон разнокалиберные пузырьки и бутылочки, со звоном разбиваясь, от ударов откупориваясь и рассыпая таблетки и порошки.
Фростикос дико и мучительно завыл, как смертельно раненый зверь. Скрючив пальцы, он обернулся к Уильяму. Оскаленные зубы доктора блестели от слюны, глаза горели жаждой убийства.
— Ну, подходи! — размахивая фонарем, закричал Уильям, чувствуя необычайный прилив отваги и сил.
Фростикос отвернулся и бросился к своим таблеткам, задыхаясь, клокоча горлом, выхватывая из затхлой жижи в первую очередь скользкую раскрывшуюся бутылочку с зеленым, наполовину разлившимся содержимым. Но Уильям уже настиг его. Фростикос выгнулся дугой. Фонарь Уильяма с отчетливым сухим стуком опустился на макушку доктора, бросив его лицом в грязь. Ноги Фростикоса задергались. Уильям схватил его за воротник пальто и потащил прочь от рассыпанных таблеток, от зеленого снадобья. Фростикос бился и пронзительно вскрикивал. Уильям отпустил его через несколько шагов и отскочил в сторону. Бросившись к пузырькам, он расшвырял их в стороны ногами. Бутылочку с зеленой микстурой он наподдал словно футбольный мяч — та улетела в темноту, расплескивая остатки содержимого. Фростикос издал полубезумный крик, потом скороговоркой понес полную околесицу. Растоптав все пузырьки до единого, Уильям подбежал к доктору и еще раз, сильно, ударил его по голове фонарем.
Раструб соскочил, преследуемый очередью батареек. Фростикоса поглотила темнота. Расставив ноги поудобнее, Уильям занес фонарь для нового удара. Доктор все еще что-то булькал — видно, безумие придало ему сил, он мог быть опасен. Но бежать Уильяму было поздно. Он и так слишком долго бежал.
Тяжело дыша, Фростикос замолчал. Его дыхание было частым, прерывистым. Что-то трижды резко стукнуло в темноте по бетону, словно Фростикос, сотрясаемый следующими один за другим приступами падучей, бился головой о пол, складываясь и распрямляясь как карманный нож. Отпрянув, Гастингс принялся нашаривать свой рюкзак, а нащупав, рвать все карманы подряд в поисках маленького фонарика. Нащупав трясущимися руками фонарик-карандаш, он включил его и направил луч Фростикосу в лицо.
Задохнувшись от неожиданности, он отступил, так и не отпустив рюкзак и волоча его за собой. Лицо Фростикоса превратилось в маску из тысяч копошащихся червей. Кожа взбухала мелкими желваками, менялась. Доктор подергивался и втягивал воздух с ужасным, неправдоподобным жестяным хрипом, словно древний старик, умирающий от полностью выевшей его болезни. Дернувшись последний раз, он равнодушно стукнулся затылком о бетон и затих. Его лицо, тихо дрожа, медленно осело, растекаясь в стороны. Из черных набухших точечек волосяных луковиц, змеясь, проросли волосы. Седые брови почернели. Взгляд доктора сфокусировался на Уильяме, сначала озадаченно, потом заледенев от внезапной ненависти. Но этот взгляд больше не принадлежал Иларио Фростикосу. Мертвое и неподвижное лицо лежащего на дне канализационной трубы существа, превратившееся в маску ярости и изумления, было лицом Игнасио Нарбондо, вивисектора, знаменитого специалиста по физиологии земноводных. Уильям затаил дыхание, не веря своим глазам.
Лицо снова начало изменяться — усыхать. Кожа разъехалась в стороны и исчезла. Волосы длинными спутанными клубками, отпав, рассыпались по полу. В воздухе резко запахло смертью и сухостью тлена — повеяло духом саркофага, смешанным с рыбной вонью протухшего аквариума. В самый последний, отделяющий плоть от праха миг Уильям мог поклясться, что лицо Фростикоса напомнило ему голову древнего огромного карпа. Но голова превратилась в обычный череп, соскользнувший по склону бетонной стенки к грудной клетке. В слабом свете фонарика Уильям увидел перед собой человеческие останки, пролежавшие здесь, может быть, несколько сотен лет.
Уильям смотрел, приоткрыв от удивления рот. Нечего и говорить — такое он меньше всего ожидал увидеть. Но как ни странно, это укладывалось — укладывалось в общий узор, как последний фрагмент мозаики. «Карп не умер», — сказал Эдварду Пен-Сне. Бред сумасшедшего, по мнению Эдварда. Но теперь все стало на свои места. Во всем был свой скрытый смысл, просто они не умели его понять.
Подняв с пола рюкзак и держа конус света на запутавшейся в одежде куче костей, Гастингс шаг за шагом начал отступать. Если бы сейчас, как в сказках о Синдбаде-Мореходе, скелет вскочил, словно марионетка, на ноги и бросился на него, он ничуть бы не удивился. Один за другим зубы выпадали из застывших челюстей и с сухим стуком падали на пол, подскакивали и переворачивались, как неторопливо рассыпающиеся бусы. Решившись, Уильям сорвался с места и, точно выпущенный из пращи, метнулся в сторону невидимого пока солнечного света. Это вам не «Тысяча и одна ночь». Это чистейшая, законченная реальность. Фростикос умер. В три часа дня батисфера будет спущена на воду. Уильям слишком много испытал на своем изобилующем поразительными приключениями пути, чтобы теперь не принять участие в путешествии.
Через некоторое время он обнаружил, что у него разбита коленка, но когда это случилось — не помнил. Спина мозжила и болела, словно кто-то прошелся по ней молотком. На бегу он выхватил из кармана часы и посмотрел на них: часы остановились, стрелки застыли на половине третьего. Ручей посередине трубы расширился, и бежать теперь приходилось по щиколотку в воде. Не прошло и пяти минут, как Уильям снова почувствовал, что задыхается. Он опоздал, наверняка опоздал. Все бессмысленно. Батисфера уже ушла. Его схватят на пустынном пляже и обвинят в убийстве. После того как в канализационной трубе будет обнаружен скелет, к букету его обвинений прибавится еще и осквернение останков.
Он бежал и бежал, стиснув лямки рюкзака онемевшей рукой. Внезапно впереди мелькнул и загорелся лунным серпиком на беззвездном небе солнечный свет. Серпик вырос и превратился в полумесяц, потом в полную луну, и наконец Уильям увидел море, а еще через минуту увязал ботинками в прибрежном песке и кучах подсыхающих водорослей.
Прямо перед ним на якоре качался «Герхарди». На палубе буксира на солнце блестела батисфера. Рядом с батисферой стоял Лазарел. Эдвард что-то мудрил с брезентом, перетряхивал его. Заметив Уильяма, Лазарел толкнул Эдварда под локоть, что-то неразборчиво прокричал, указывая сначала на берег, а потом куда-то вверх на утес. Эдвард выпрямился и обернулся. Джим уже бежал к шлюпке, спускать ее на воду. Кто-то выкрикнул сверху его имя. Забрасывая рюкзак на спину и устало махая руками Лазарелу, Уильям бросился к воде, на ходу обернувшись.
