Дядюшка Рой зевнул и потянулся.
– Пойду вздремну пару часиков, – сказал он, вставая, и направился к лестнице. – Попозже поеду в гавань. Буду там, наверное, весь день. А раз уж ты… э-э-э… принял всякие решения, может, тебе стоит смотаться в лес и поболтать со старым Грэхемом. Возможно, какие-то ответы услышишь. А может, и нет.
На том он зашаркал по лестнице, но стоило ему скрыться из виду, как, с грохотом ударившись о сушилку, распахнулась дверь черного хода в кухне.
– Папа! Папа! – кричала Сильвия, которая, задыхаясь, вбежала в комнату.
Говард вскочил, в голове у него пронеслось: угон машины, полиция, стрельба… Он напряг покалеченное колено. Наступить на ногу можно. Пусть колено плохо слушается, но…
С лестницы, готовый на подвиги, скатился дядюшка Рой.
– В чем дело? – спросил он, тоже задыхаясь. – Что стряслось?
Сильвия глубоко вдохнула. В глазах у нее стояли горе и страх.
– Грэхем мертв.
Говард застыл как громом пораженный, парализованный ощущением, что земля перестала вращаться, время остановилось. Он понимал, что в одно мгновение все изменилось. Одна дверь затворилась. Открылась другая.
– Как? – спросил дядюшка Рой и тем разрушил наваждение. – Нечистая игра?
Направляясь к задней двери, он тщетно пытался попасть рукой во второй рукав пиджака. Говард следовал по пятам. «Грэхем мертв…» – крутилось у него в голове, точно пластинку заело. В последние дни он то и дело слышал эти слова, но теперь они приобрели значимость – не только потому, что на сей раз были правдой, но потому, что правда меняла все.
– Нет, едва ли, – сказала Сильвия. – Мы нашли его на траве, он пытался сесть. До того он рыбачил. Мы звали его, звали, а он просто… угас. Было землетрясение, вы его почувствовали? Может, оно всему виной. Может, оно его напугало. Вот только вид у него был такой, будто ему и до землетрясения было нехорошо. Думаю, когда мы его нашли, он уже умирал. Именно так все и выглядело. Мы, как умели, пытались оказать ему первую помощь, – все впустую.
Они поспешили по тропке в лес. Солнце уже встало, но еще не поднялось над верхушками деревьев, и лес стоял темный, непроглядно густой. Но хотя бы туман рассеялся. На поляну, где стоял домик, они вышли уже через несколько минут. В то утро Говард, наверное, основательно сбился с пути, раз так долго блуждал по лесу. Старик лежал у подножия поросшего травой холма, у самого пруда. Рядом стояла на коленях тетя Эдита, словно охраняла тело.
– Король мертв, тихо сказал, став над ним, дядюшка Рой. Было ясно, что ничего больше они сделать не могут. Лицо у старика было расслабленным, будто он умер во сне и обрел наконец истинный покой. Это лицо с глубокими морщинами говорило о жизни, проведенной на утесах над морем. Говард даже не догадывался, что Грэхем так стар. Ему помнилось, что старику под восемьдесят: тогда он был еще здоров и бодр, пилил доски на пилораме, возил по лугу тачки с булыжниками. А сейчас выглядел худым и дряхлым, от глубоких морщин лицо казалось грубоватым, точно его черты были высечены морскими ветрами.
Дядюшка Рой мрачно кивнул Говарду.
– Давай отнесем его в хижину.
Наклонившись, он взял старика за ноги. Говард подхватил тело под мышки, удивляясь, какое оно легкое. Точно сила тяготения уже от него отказалась.
Они тронулись. Говард пятился, а красный с натуги дядюшка Рой, задыхаясь, шел лицом вперед. Под телом оказалась россыпь расцветших не в сезон маргариток – неведомо как они проросли сквозь жесткую траву, точно осколочек весны поднялся на поверхности земли там, где умер старик. И в воздухе как будто повеяло весной – полевыми цветами на ветреном, залитом солнцем лугу в апреле.
Тетя Эдита несла трость Грэхема, вырезанную из узловатого ствола, за годы отполированную до темного, кроваво-красного блеска и мокрую от росы, поскольку лежала во влажной траве.
Оступаясь и поскальзываясь на влажном склоне, они наконец поднялись к задней стене дома, вышли на ровное место. Старик был тяжелее, чем Говарду показалось сначала.
– Минутку, – попросил он. Колено было как резиновое, и каждый шаг отдавался болью.
Подхватив Грэхема под плечи, ему на помощь пришла Сильвия.
Втроем они понесли тело вокруг дома и осторожно положили на веранде. Говард стал ждать, недоумевая, что делать дальше. Вид у старого Грэхема был настолько мирный, что, казалось, он просто спит. Вот только Говард чувствовал странное с ним родство, которого не мог объяснить, словно у его ног лежал мертвый отец. Собственного отца он почти не помнил, все, что знал о нем, сводилось к фотографиям – блеклым снимкам человека, который навсегда останется далеким, потерянным.
Внезапно его охватило жутковатое ощущение, дежавю. Он как будто однажды уже стоял в точности вот так на деревянной веранде и смотрел на лежащего у его ног мертвеца. А потом картинка памяти изменилась: это он сам – мертвый – лежит навзничь и смотрит вверх в лица людей, которые живут в мире, больше ему не принадлежащем, похожем на вымышленный ландшафт на киноэкране. На краткое умопомрачительное мгновение ему показалось, будто он не знает, кто он: живой Говард Бартон или мертвый Майкл Грэхем.
Говард затряс головой, и едва не упал, потеряв равновесие. Дядюшка Рой подхватил его было под руку, чтобы удержать, но Говард уже пришел в себя, смятение исчезло. У него просто кружится голова – от натуги, наверное.
– За домом есть несколько лопат, – сказал дядюшка Рой, падая в кресло-качалку.
Тетя Эдита поправила одежду старика: разгладила и застегнула куртку, поддернула штанины, потом пальцами расчесала ему волосы. Говард похромал вместе с Сильвией за лопатами, и вдвоем они начали рыть могилу посреди огорода, стараясь не повредить немногие грядки латука и капусты, пусть они и выглядели чахлыми и побитыми мучнистой росой.
Несколько минут спустя дядюшка Рой предложил покопать, и Говард с благодарностью отдал ему лопату. Колено одеревенело, превратилось в тяжелую колоду, и он едва доковылял, прихрамывая, до веранды, где сел на ступеньку рядом с тетей Эдитой. Все чувства у него странно обострились, точно каждый звук и запах вдруг попали в фотоувеличительную рамку, будто он воспринимал их каждый в отдельности. Что-то с ним случилось. И это не просто от того, что умер человек.
Почему-то идея немедленно похоронить Грэхема показалась ему правильной и естественной. Не важно, что гласит по этому поводу закон. Нет ни одной разумной причины ждать. Напротив, в воздухе повисло ожидание, словно сама земля алкала тела – не так, как в фильмах ужасов, а в духе «прах к праху».
Отстранение, будто во сне, он снова опустил взгляд на мирный труп, и в этот момент ему показалось, будто само тело состоит из темной глины, иголок и веточек, и перегноя, будто оно проросло кислицей и мхом, а воедино все связывают обвившие его крохотные корни. Веранда была засыпана желудями, устлана кленовыми листьями. В щели меж досок заползла снизу ежевика, ее побеги единой жилистой мышцей обвились вокруг плечей и груди Грэхема.
