– Покажите ему вашу карточку «Менсы», Гвен, – предложил худой юнец с мундштуком, а Говарду сказал: – Она ее заламинировала.
Говард юнцу улыбнулся, не зная, шутит он или язвит. Скорее последнее.
– Где я мог бы купить ваши книги? – спросил он поэтессу, заранее предполагая ответ. – Я бы с удовольствием прочел.
– Миссис Банди публикуется в основном за свой счет, – объяснила за поэтессу миссис Лейми, словно выручая ее из неловкой ситуации. Она слегка сжала ей предплечье, как будто утешая, потом дала руке соскользнуть вниз, пока их пальцы на мгновение не соприкоснулись.
– В «Огнях города» продают три сборника моих стихов, – отрезала поэтесса. Одежду хаки она носила точно в знак протеста, а длинные незавитые волосы отпускала на манер политической активистки. Но ее глаза как будто говорили, что она презирает Говарда так же, как и всех остальных мужчин в гостиной. – Хотя, боюсь, они не покажутся вам развлекательными… никакого секса, никаких потасовок.
– Ее стихи для истинных эрудитов, – сказала миссис Лейми. – Очень авангардные. Полный отказ от традиционных поэтических приемов. Она первой проложила дорогу бессмысленно-силлабическому стиху и тому, что потом назвали плоским метром. Изыскания на тему экзистенциальной женщины, которых обычный издатель постичь не в силах.
– И мужчины тоже. – Высунувшись с кухни, преподобный Уайт подмигнул Говарду. – Боюсь, нас, таких, кто не в силах постичь экзистенциальную женщину, много. Я в свое время не раз брался изучать этот феномен, и он для меня по-прежнему загадка. – Он загоготал, громко икнул и снова исчез на кухне в поисках шампанского для Говарда.
Как раз тут юнец с мундштуком фыркнул, словно попытался подавить смех, но он вышел у него через нос.
– У него куча денег, – громко прошептал Говарду Горноласка, кивнув в сторону кухни. – Для него это достаточная рекомендация.
– А это наш художник. – Миссис Лейми широким жестом указала на юнца с мундштуком. – Джейсон, будьте паинькой и поздоровайтесь с Говардом Бартоном. Он куратор очень крупного музея в Лос-Анджелесе, правда, мистер Бартон?
– Не совсем, – сказал Говард. – Боюсь, это небольшой музей в Санта-Ане, который специализируется скорее на местной истории, чем на чем-то другом. У нас полно индейских костей и керамических черепков. Но музей претендует на то, чтобы со временем стать чем-то большим.
– Приветствую скромного гостя, – сказал художник, вставая, и поклонился в пояс. – Мир полон позеров. Редко встретишь человека, который ясно понимает, чего стоит, и имеет смелость это признать.
Проглотив оскорбление, Говард поклонился в ответ и, приняв у преподобного Уайта бокал с шампанским, поднес его к носу, словно чтобы лучше оценить. Благодаря преподобного, он подумал, что шампанского пить не будет, а при первой же возможности выльет в цветочный горшок. Ему нельзя опьянеть или позволить себя отравить. Он явно попал в змеиное гнездо. Собравшиеся, казалось, подготовились к его приходу. Миссис Лейми представляла его им, а не наоборот: его, очевидно, много обсуждали и одна эта мысль заставила его насторожиться.
В этот момент поэтесса, миссис Банди, бросила преподобному пренебрежительный взгляд и удалилась на кухню все с тем же мистером Касалкиным… Говард поймал себя на том, что ему совсем не нравятся эти люди, кроме – по иронии судьбы – может быть, Горноласки, который, казалось, один из всех не вел какой-то сложной игры. Говард сообразил, что и ему тоже грозит опасность впасть в легкомысленный тон, а это совсем не годится. Он один, а их много, поэтому нужно проявить максимум восторга собравшимися и их, без сомнения, внушительными талантами. С его приключения в доме Джиммерса многое изменилось. Сейчас он пришел сюда с определенной целью, хотя понятия не имел, в чем она заключается.
Сев на диван, он прислонил трость к подлокотнику, закинул локоть на спинку и стал изображать интерес к разговору, завязавшемуся между Горнолаской и художником, которого Говард все еще знал только по имени. Но так обратиться к художнику он не мог, это прозвучало бы слишком фамильярно, да и Горноласку называть Горнолаской было так же трудно, как Слоном или Антилопой Гну. Поэтому он слушал их разговор про искусство перфоманса и художника из Сан-Франциско, чье имя звучало как Гелесварка и который, по-видимому, научился подключаться к электрической розетке, чтобы затем испускать глазами световые лучи.
– Правда? – переспросил Говард. – Световые лучи из глаз?
Он хотел, чтобы это прозвучало искренне, но художник посмотрел на него с подозрением, а потом сделал вид, что не услышал, якобы занятый тем, что прикуривает новую сигарету от окурка предыдущей. В этот момент миссис Лейми исчезла, и тут же появилась с подносом крохотных сандвичей из козьего сыра, настурций и укропа.
– Калифорния-нуво, – сказала она. – Сыр с фермы неподалеку от Каспара, а настурции – из моего собственного сада. Вы увидите, они зеленые, а не оранжевые. Это было не просто, и я умолчу о том, как добилась такого оттенка, но могу сказать, что вкус этим канапе они придают уникальный.
– Я только что поел, – сказал Говард таким тоном, словно ужасно сожалеет, но ничего поделать не может. Похлопывая себя по животу, он представил себе, какими жуткими жидкостями поливала миссис Лейми несчастные настурции – настойкой на толченых гусеницах бражника, наверное.
Тут кто-то пискнул, как поросенок, чье копытце застряло в норе суслика, а затем послышался звук разбившейся о кухонный пол бутылки шампанского, взрыв визгливого смеха и шлепок пощечины. Миссис Лейми подняла внимательный взгляд, оба мужчины сделали то же самое, и в то мгновение, когда их глаза были устремлены на дверь кухни, Говард вылил свое шампанское в горшок, а затем решительно поставил бокал на кофейный столик, словно только что опустошил залпом.
Из кухни в гостиную вышла с багровым лицом миссис Банди и, обернувшись через плечо, бросила:
– Ты поимел бы и курицу, если бы она не ослепла, когда ты подойдешь, а может, ее просто стошнит.
Подавшись к Говарду, Горноласка сказал:
– Гвен у нас очень остроумная. В этом ключ к ее поэтическому успеху. – Он весело подмигнул. – Но она не любит, когда мужчины к ней прикасаются, даже если это Честертон Касалкин. Чес и Гвен отличная пара, но она опасается, что он может разжечь неведомые страсти. Ее стихи этого не переживут. Писать их надо на асбесте.
С кислым видом из кухни вышел мистер Касалкин, и художник, вынув изо рта мундштук, женоподобно засюсюкал:
– Не касайся меня, Касалкин!
От этого миссис Лейми с шумом втянула в себя воздух и очень искренне спросила, все ли с миссис Банди в порядке.
– Отстань от меня, старая шлюха, – ответила поэтесса и прошествовала в том направлении, куда десять минут назад удалился преподобный Уайт.
Вид у миссис Лейми стал неподдельно обиженный и немного озадаченный, совсем как у матери, которую оскорбила дочь. Несколько мгновений спустя из дальнего конца дома раздалось хихиканье, которое как будто в равной мере привело в ярость и мистера Касалкина, и миссис Лейми. Художник подмигнул Горноласке, а Говард встал и со своей палкой двинулся на кухню.
