Теперь Селиванову отступать было уже некуда. Его спина уперлась в стену. Дико закричав, генерал сделал отчаянный выпад. И в тот же момент атаковал Чигирев. Два вопля слились в один, две сабли прошли параллельно друг другу и противники замерли. Сабля генерала скользнула мимо горла Чигирева и проткнула плечо. Клинок историка с силой вонзился в грудь Селиванова недалеко от сердца. Андрей Михайлович медленно провел глазами по всей длине убившей его сабли.
— Не-мо-жет… быть, — еле шевеля губами, произнес он.
Его левая рука разжалась, и кинжал с грохотом упал на пол. Чигирев сделал шаг назад, с противным чавкающим звуком извлек оружие из тела врага. Генерал мягко повалился к его ногам.
Чигирев обвел бессмысленным взглядом комнату, медленно повернулся и захромал к выходу. Когда он открыл дверь, то увидел, что прямо посередине комнаты стоит Басов с белобрысым малышом на руках.
— Посмотри, тятя пришел, — елейным голосом сказал Басов, указывая мальчику на Чигирева.
— Тятя, — ребенок протянул вперед ручонки.
— Игорь, я умираю, — еле прошептал Чигирев и рухнул на пол.
Басов быстро посадил начавшего хныкать ребенка на скамейку, подошел к историку, перевернул его на спину, осмотрел рану и негромко произнес:
— А вот умереть-то я тебе не дам.
ГЛАВА 19
Расставание
— Ну вот, кажется, вы и пришли в себя, голубчик.
Чигирев открыл глаза. Рядом с ним сидел мужчина в пенсне с седыми усиками и бородкой клинышком и с самым участливым видом взирал на историка. На незнакомце был белый халат, накинутый поверх костюма-тройки, на шее болтался стетоскоп. Историк быстро огляделся. Он лежал в небольшой, чисто убранной больничной палате с белыми стенами и белыми же занавесками на единственном окне. В открытую форточку доносилось пение птиц. На подоконнике в стеклянной банке стояли полевые цветы. В нос ударил резкий запах каких-то незнакомых медикаментов.
— Где я? — слабым голосом спросил Чигирев.
— Вы в больнице, голубчик. Я — заведующий этим отделением, профессор Михаил Аркадьевич Бронский. Как вы себя чувствуете?
— Неважно, — признался Чигирев, ощущая слабость во всем теле. — А где я?
— В больнице, — мягко улыбаясь, повторил Бронский.
— Нет, в каком городе?
— В первопрестольной, голубчик, — лицо Вронского просто источало радушие, — в Москве.
— А какой сейчас… год?
— У-у-у, да дело сложнее, чем я думал, — сочувственно произнес профессор и потрогал лоб больного. — Год сейчас тысяча девятьсот восьмой. Вы вообще что-нибудь помните?
— Смутно. А кто меня привез сюда?
— Ваш друг. Басов, кажется, его фамилия. Вы ему по гроб жизни должны быть благодарны. Он, в общем, очень грамотно для непрофессионала сделал вам перевязку и предотвратил большую потерю крови. И выхаживал он вас весьма неплохо. Но у вас, к сожалению, начал развиваться сепсис. Очевидно, глубоко в рану попала грязь. Слава богу, что ваш друг вовремя обратил внимание на опасные симптомы и обратился к нам. Так что жизнью своей вы обязаны ему.
— Я могу его увидеть?
— Вообще-то он здесь, — замялся Бронский. — Но я бы настоятельно не рекомендовал…
— Доктор, мне очень нужно его увидеть, — Чигирев попытался приподняться, но, обессиленный, рухнул на кровать.
— Что вы, что вы! — Бронский взволнованно замахал руками. — Лежите, я вам запрещаю подниматься. И волноваться в вашем положении категорически нельзя.
— Доктор, мне очень надо! — В голосе историка послышалась мольба.
— Ладно, если вы так настаиваете, — проговорил Бронский после секундного колебания. — Но не более пяти минут. И умоляю вас, никаких сильных эмоций. Волнение в вашем случае может чрезвычайно осложнить дело.
— Хорошо, профессор, — улыбнулся Чигирев. — Только, пожалуйста, поскорее.
Ждать, однако, пришлось долго, пока дверь палаты отворилась и перед изумленным историком предстал Басов в своем новом обличье. От удивления Чигирев даже сморгнул. Басов был одет в костюм-тройку, поверх которого накинул белый халат. В руках он держал роскошный букет из алых роз. От пуговицы к карману жилетки тянулась золотая цепочка, очевидно, заканчивавшаяся старинными часами. На ногах у фехтовальщика сияли начищенные до блеска лакированные ботинки. Рубашка поражала безукоризненной белизной. Русская борода-лопата уступила место элегантной эспаньолке, а волосы были аккуратно уложены на пробор.
Но не это больше всего произвело впечатление на Чигирева. Взгляд, походка, манера двигаться, словом, впечатление, которое производил теперь Басов, было совершенно иным, чем в последний раз, когда историк видел его. Исчез преподаватель боевых искусств, бизнесмен и каскадер конца двадцатого века, сгинул надменный и чуточку хамоватый русский дворянин времен Бориса Годунова. Что бы мог предположить проницательный наблюдатель, глядя сейчас на Басова? Разночинец, очевидно, выходец из богатого купеческого рода, получивший блестящее образование в Петербургском или Московском университете; преуспевающий деловой человек, скорее всего — приумноживший доставшийся в наследство капитал крупной оптовой торговлей или биржевой игрой, но сейчас, без сомнения, вкладывающий деньги в производство; завсегдатай роскошных ресторанов, а возможно, и игорных заведений; любитель отдыха на водах в Вейсбадене и приятного времяпрепровождения в Ницце и Монте-Карло; безусловный поклонник императорских театров, а особенно жриц этих храмов Мельпомены. Только это и ничего больше.
— Здравствуй, Сергей, — Басов присел на стул рядом с постелью Чигирева. — Как себя чувствуешь?
— Хреново. Как я здесь очутился?
— Мы пытались выходить тебя в лесу, в том мире. Но потом у тебя, кажется, началось заражение. Стало ясно, что нужны медикаменты и больничный уход, притом немедленно. Алексеев открыл восьмой канал.
— Почему именно сюда?
— А как отнеслись бы к человеку с ножевым ранением в Москве тысяча девятьсот тридцать пятого или семидесятого года? Нас бы мигом в кутузку загребли. О нашем мире не говорим. Там нас ищут очень серьезные люди. И еще долго будут искать. А здесь вполне поверили благоглупостям о пьяной драке у ресторана. Ну, то, что в более ранних эпохах ты бы такого лечения не получил, полагаю, ясно. Надеюсь, уход здесь неплохой. Я заплатил немалые деньги, чтобы тебя перевели в отдельную палату и чтобы тобой занимался сам профессор Бронский.
— Откуда у вас здешние деньги? — обескураженно посмотрел на приятеля Чигирев. — Как вы могли вообще появится в этом мире в той одежде?
— Разумеется, не могли. Появился Алексеев в своей одежде, которая хоть как-то похожа на здешнюю. Он продал местному нумизмату несколько флоринов из моего кошелька, а на вырученные деньги купил соль. С этой солью я отправился в Москву Ивана Третьего и продал ее там местному купцу со скидкой в двадцать процентов. Мы спешили, у тебя был жар. На выручку мы смогли здесь сносно приодеться. Мы и сейчас иногда совершаем такие операции. Главное — не забываться и не обрушить здесь рынок старинных монет, а там — рынок соли.
