Крапивин посмотрел на него исподлобья:
— Ну ты даешь, интриган. Настоящий царедворец. Расскажи-ка поподробнее, что вы там с вашим самозванцем удумали.
ГЛАВА 26
Рокош
— А теперь, панове, давайте выпьем за пана Крапинского, приехавшего к нам из Московии, — провозгласил пан Анджей. — Он не только привез нам денег на рокош, но и показал себя как славный рубака и хороший друг.
— Да ладно тебе, пан Анжей, — отмахнулся Крапивин. — Каким еще рубакой я себя показал? Ну, укоротил я этого наглеца, который про москалей гадости выкрикивал, так что с того?
«Вот попался бы ты мне под Новгородом-Северским или в Добрыничах, узнал бы, как я рублюсь на самом деле», — добавил он про себя.
— Э нет, пан Владимир, — улыбнулся во всю раскрасневшуюся рожу пан Анджей, — знатного бойца видно издалека. Ты не только ростом вышел, но и духом воинским. За тебя, друже.
Все сидящие за столом выпили. Крапивин тоже пригубил вина и повернулся к сидящему рядом Михаилу Линкевичу, начальнику городской стражи:
— Послушай, пан Михал, может, посты проверить?
— Зачем? — искренне удивился Линкевич.
Ему явно не хотелось выходить из-за стола, покидать теплую компанию, и отправляться в ночную темень под мелкий сентябрьский дождь.
— Так для порядку надо, — заметил Крапивин. — Мне показалось, что многие в караул пьяные пошли.
— Да пусть ребята повеселятся, — отмахнулся Линкевич.
— Нельзя так, мы на войне, — настаивал Крапивин. — Как пан Забжидовский с основным войском в поход против короля ушел, так его городок со складами и казной — лакомая добыча. Я бы, по крайней мере, на месте королевского гетмана обязательно сюда нагрянул.
— Король когда еще войско соберет! — фыркнул пан Михал.
— Если так караульную службу нести, то нас можно и с одной сотней взять, — огрызнулся Крапивин.
— Вот, хороший ты человек, пан Владимир, — усмехнулся Линкевич, — только скучный. Для тебя война — это караулы, дисциплина, провианта подвоз. Не люба шляхтичу такая война. Наше дело такое: увидел врага — так руби его. Не видишь — так мед пей и девок щупай. Жизнь коротка, а завтра еще и убить могут. Почто голову себе забивать?
Крапивин поморщился и отвернулся. Уже два с половиной месяца он жил среди шляхты и никак не мог привыкнуть к ее бесшабашности. После сражения под Новгород-Северским он не мог не признать отвагу и великолепную боевую выучку поляков. Рубились шляхтичи азартно и самозабвенно, в большинстве своем были храбрыми воинами, почитавшими трусость тягчайшим из грехов, великолепно владели саблей и пикой, на коне сидели, словно родились в седле. Весьма успешно управлялись они и с артиллерией, и с мушкетами (по крайней мере, не хуже русских ратников), однако недолюбливали огнестрельное оружие, предпочитая яростную кавалерийскую атаку перестрелке и артподготовке. Был у них боевой кураж, который очень многое значит в рукопашной схватке. Крапивин вспомнил дуэль с молодым шляхтичем, который при его появлении стал злословить о русских. Ни рост, ни солидный боевой опыт не дали тогда подполковнику решительного перевеса в дуэли. Поединок закончился через две минуты: Крапивин ранил шляхтича приемом, который показал ему когда-то Басов. Но все же Вадим отметил, что очень молодой еще шляхтич оказался для него, умудренного опытом бойца, весьма опасным противником. Подполковник вынужден был признать, что среднестатистический польский воин значительно превосходит русского в бою.
Но была в поляках невероятная безалаберность, повергавшая в шок офицера двадцатого века. Нечто подобное он наблюдал в своем мире, когда в качестве наблюдателя находился в частях египетской и афганской народной армии. Состояние противника всегда оценивалось примерно, «на глаз», вопросам обеспечения и координации действий войск уделялось минимум внимания, караульная служба была поставлена из рук вон плохо, а о дисциплине приходилось только мечтать. Но египтян и афганцев в двадцатом веке никто не воспринимал как серьезную силу.
А вот поляки в начале семнадцатого века считались одной из самых грозных армий Европы. Двести лет назад, в битве при Грюнвальде, они составляли ядро армии, нанесшей удар по немецким рыцарям, удар, который на триста лет прекратил немецкий «Drang nah Osten»
[15]
да и, по сути, предрешил будущую судьбу Тевтонского ордена. Потом именно польские шляхтичи сыграли огромную роль в остановке самой мощной на тот момент османской армии, двигавшейся на запад. Швеция всерьез опасалась агрессии со стороны Польши, а в конце семнадцатого века, по словам Чигирева, участие поляков в сражении на стороне Австрии должно было предотвратить захват турками Вены и остановить великий османский поход на Европу. Все это никак не вписывалось в представление о Речи Посполитой как о второсортной в военном отношении державе.
Главным стимулом для шляхтича в бою был вовсе не приказ командира, а желание блеснуть своей удалью. Единственным страхом — страх показаться трусом. Их, потомственных бойцов, заставляло действовать сообща только одно понимание того, что отсутствие согласованности непременно приведет к общей гибели. Все недостатки организации и дисциплины с лихвой окупались яростью атак и отчаянной рубкой, но Крапивин прекрасно понимал, что рано или поздно это лихое, заносчивое и недисциплинированное воинство столкнется с умелым противником, который нанесет ему серьезный урон.
[16]
Застолье продолжалось. Рокошане в неисчислимых количествах поглощали всевозможную снедь и со страшной скоростью истребляли выставленные на стол хмельные меды и вина. «Господи, да как же можно так воевать? — изумлялся Крапивин. — Они же в зоне боевых действий! Или враги у них не лучше? Да нет, ведь я пришел сюда именно потому что поляки представляют опасность для моей страны, потому, что знаю о грядущей оккупации. Польской оккупации. В чем же их сила? Или, может быть, главное — это не их сила, а слабость самой России?
