Что же получается? Как это понять?..
Он додумывал до конца, обнаруживал отсутствие ответа и, потеребив бороду, возвращался к началу.
Ведь философ прав?..
Между тем дорожка выбежала из леса на покатые лысины по краям лощинки, свернула к мостику, который ахал под ногами всеми своими досками, и привела к длинной лестнице. Лестница спускалась в тенистую котловину, где сходились устья трех заросших оврагов.
Надпись на вмурованной в бетон ржавой мраморной доске сообщала название источника — «Голубь». Веселая струя, хлещущая из трубы, и впрямь казалась голубой, как жидкий азот. Из неустанно пополняемой лужи брал начало робкий ручеек, метра через четыре безмолвно прячущийся в траве. В лужу были брошены два бетонных обломка.
Ребров пристроился за красной курткой и стал смотреть на бурлящую воду.
— Вы последний?
Ребров не слышал.
— Эй! За водой-то вы последний? — повторила полная женщина в синем плаще.
— Что? — встрепенулся Ребров, с усилием отрывая взгляд от переливов струи. — Да, да. Конечно.
— Утром кран отвернула — чистая хлорка, — доброжелательно сообщила женщина, ставя бидон на землю. — За что народ травят? Здесь-то водица целебная…
Ребров отвернулся.
Спать совсем не хотелось, но все же сейчас, глядя на воду и размышляя, он часто и как-то куце, вползевка, позевывал. Он не высыпался, потому что ночью необходимость и, главное, близость понимания многократно увеличивалась. Назвать сном ту дрожкую дрему, в которую Ребров впадал под утро, можно было только с большой натяжкой. Он закрывал глаза и напряженно всматривался в осмысленное круговое движение ярких разноцветных пирамидок, споро летящих друг за другом от горизонта, где невидимо клокотал их вечный источник
(приближаясь, они согласно законам перспективы увеличивались в размерах), мимо зрачков (в опасной близости, едва не чиркая по роговице острыми углами), и снова вдаль, быстро уменьшаясь, — чтобы в конце концов исчезнуть, став всего лишь безликим материалом для рождения новых. Чередование их цветов несло в себе глубокую, всеохватную мысль. Она была почти ясна, почти прозрачна. Недоставало лишь мгновенного усилия, высверка, вспышечной ясности, чтобы эта главная, последняя на свете мысль открылась во всем великолепии и во всей полноте…
Юноша в тренировочном костюме наполнил флягу; теперь на камнях кое-как утвердился старик в старомодной сетчатой шляпе. Каждую бутылку он полоскал (у него были мелкие, полуторалитровые), затем наполнял быстрой говорливой влагой и, напоследок зачем-то взглянув на просвет, отставлял в сторону. Скоро он налил все шесть, уступил место и принялся паковать. Тележка у него оказалась точно такая же, как у Реброва. Правда, Ребров, не надеясь на прочность штатной коричневой сумки, крепящейся к каркасу, давным-давно отстегнул ее и сунул на антресоли. А у старика сумка была на месте, и теперь он одну за другой совал в нее свои мокрые бутылки.
Девушка в красной куртке по-кошачьи проверила скользкий бетон мыском кроссовки, затем переступила и сунула под струю большую полиэтиленовую канистру.
Вода бурлила, мелкие брызги стреляли в стороны. Было трудно вообразить, что сущность воды не вечна. В отличие от людей материя не умирает. Она…
— Ну что же вы? — взволнованно спросила женщина в синем плаще.
— Да, да, — сказал Ребров.
Задумавшись, он упустил момент и теперь едва не ломал ногти, спеша расстегнуть непослушный ремень и освободить бутыли.
Вот они наконец рассыпались. В два рывка Ребров открутил крышку и сунул бутыль под струю. Вода радостно зафыркала в захлебывающейся горловине.
Бутыль потяжелела, и он поставил ее в лужу, а сам взял вторую. Когда первая налилась доверху (вода ударила ярким фонтаном), сунул под струю следующую. Полную завинтил и выставил к тележке.
Туда же вторую, пока доливается третья.
Вот он, вечный ритм жизни. Все так. Сначала наполняется. Потом пустеет. И снова полнится. Ведь полнится? Значит, воскресает? Это дыхание. Дыхание Брамы. Вдох. А потом выдох. А потом снова вдох.
Снова вдох — это нормально. Это естественно, именно это: жизнь-смерть-жизнь. Это понятно, да. Так почему же?.. почему?..
Ребров стоял в неудобной позе с последней бутылью в руках. Бутыль была полна и тяжела, но он не чувствовал ни ломоты в пояснице, ни острого холода льющейся по пальцам воды.
Как понять? Как, как можно это понять?!
— Эй!.. Мужик!.. Да толкните его!
Вздрогнув, он распрямился, неловко шагнул на сухое.
— А им все равно! — гремя бидоном, злобно сказала толстуха в синем плаще. — Им хоть сто человек тут жди. Налива-а-а-ают…
Взгляда ее Ребров не заметил. Багажные резинки, которыми он притягивал бутыли к металлическому каркасу тележки, елозили на гладких боках. Третья бутыль норовила растолкать первые две. Резинка сорвалась, больно хлестнув стальным крючком по ноге. Разозлившись,
Ребров намотал конец на кулак и натянул до упора. Бок верхней бутыли промялся. Защелкнув крючок на верхней перекладине, он напоследок потряс тележку, проверяя надежность крепежа. И двинулся в обратный путь.
Голубая струя ледяной воды, на которую он смотрел так долго, продолжала бесшумно лететь перед глазами. В этом струении было какое-то доказательство. Какое-то объяснение. Тележка тяжело катилась следом. Узкие колеса сминали листья и вязли в раскисшей глине. Кружение листа над головой и его неслышное падение в грязь тоже говорили о чем-то. Тоже что-то доказывали. Ребров чувствовал себя обессиленным. Новая жизнь требовала понимания, и понимание уже брезжило, уже просвечивало сквозь мусор старой жизни. Струя ледяной воды, возникающая из ничего и уходящая в ничто, была еще одним толчком, приблизившим разгадку. Но этого толчка тоже не хватило.
Он вышел на главную аллею и побрел дальше. Левое, скрипучее, сильно восьмерило. Вот что-то хрустнуло во втулке. Колесо завалилось на бок, и его заклинило. Теперь оно тянулось по асфальту, стираясь.
Тележка перекосилась, и Ребров с усилием тащил ее за собой, не чая добраться до автобусной остановки.
На него неудержимо наваливалось равнодушие. Он хорошо знал это состояние. Оно знаменовало конец усилий. Разбившись о стены сияющей цитадели, измученные войска беспорядочно откатывались на прежние позиции. Там их ждали дырявые палатки… подгорелая каша… и сон, сон. Лично ему предстояли вдобавок четыре урока физики.
Кое-как втащив тяжелую тележку на площадку полупустого автобуса,
Ребров пристроил ее в уголок, а сам обессилено повалился на сиденье рядом с каким-то чернявым пареньком, державшим на коленях спортивную сумку.
Кренясь и шипя, автобус начал отваливать от остановки.
Ребров прикрыл веки. Разноцветные пирамидки полетели слева направо по фиолетовому полю.
