Наконец, настал день, когда за ним приехали. Салах снова увидел учителя и с этой секунды как будто погрузился в сон. Он все понимал и на любой вопрос мог ответить. Но жизнь как будто отшагнула от него, отступила, поняв, что ей не следует даже пытаться помешать ему исполнить предназначение и добиться своего. Он уже находился в спасительном стеклянном коконе веры, и никакие сомнения не могли поколебать его решимости.
Учитель был строг, суров; черные глаза резали, как острия ножей.
Дорога заняла больше шести суток. Многажды пересаживались с поезда на поезд. Напоследок — пригородными, потом еще машиной.
Он почти ничего не замечал. Провожатые (они то и дело менялись) везли его, как дорогой груз.
Утром ему дали горячего молока с хлебом.
— Ты все помнишь? — спросил провожатый.
— Я все помню, — кивнул Салах. — Во имя Аллаха великого, всемилосердного.
— Через четыре или пять остановок, да?
— Да, — кивнул Салах. — Через четыре или пять.
— Ну давай, брат, — сказал провожающий, когда подъехал автобус. — Садись.
Повернулся, надвинул кепку на глаза и быстро пошел в обратную сторону.
Салах сел на заднее сиденье и поставил сумку на колени.
На первой остановке никто не вошел. На второй — два мужика. На третьей оказалось многолюдно — четверо. Правда, и вышло человека три.
На четвертой остановке какой-то старик втащил в заднюю дверь сломанную тележку с тремя бутылями. Тележку поставил в угол. Сам кое-как плюхнулся на сиденье рядом с Салахом. Закрыл глаза и стал отдуваться — пфу! пфу!
От него пахло пoтом.
Автобус тронулся.
Грозно сведя брови, Салах повернул голову и горделиво взглянул на него. Знает ли этот неверный, что настал его час? Может ли он это знать?
О, несчастный! Как близко к нему всесожигающее пламя ада!
Салах осторожно расстегнул молнию на сумке, сунул руку в отверстие и продел палец в петлю.
— Аллах велик! — громовым голосом крикнул он. — Аллах велик!
И только потом дернул.
Глава 4
Ах, коридоры Анимацентра, длинные и пустые, как макароны!
У меня остается времени только забежать в собственный кабинет за конспектом лекций. Который, собственно говоря, ни черта мне не нужен, поскольку я знаю все наизусть.
Пол-этажа вверх и направо.
И еще раз направо. Первая дверь. На двери табличка:
С. А. БАРМИН
Аниматор
Распахнув, переступаю порог.
Свет большого окна ослепителен после сумрака коридора.
— Здрассти!
Ага. Это, стало быть, та самая новенькая. Вместо Лизы. Хорошо.
Кивнув в ответ, молча ставлю кейс, неспешно снимаю пиджак, вешаю в шкаф. Повернувшись, несколько секунд разглядываю. Только после этого говорю строго:
— Ну-с?
И, как будто и в самом деле ожидая ответа на этот бессмысленный вопрос, пристально смотрю в глаза. Вдобавок держу руки в карманах и покачиваюсь с носка на пятку.
Она молчит. Должно быть, ждет продолжения. Но в том-то и фокус, что продолжения нет. Снова вскидывает испуганный взгляд. Пушистые ресницы подрагивают. На щеках медленно проступает румянец. Вот, наконец, первое шелестение:
— Что?
— Имя? — спрашиваю я сурово.
— Инга, — лепечет она.
— Инга? — повторяю с сомнением в голосе. — Так-так… Фамилия?
— Нестерова…
— Отчество?
— Пе… Петровна.
— Вы, кажется, поступали к нам?
— Да…
— И что же?
— На имиджинге срезалась…
— Да-а-а. — Я неодобрительно качаю головой. — Замужем?
— Я?
— Ну не я же, — добродушно усмехаюсь.
Разозлилась. Ни тени испуга. Неуловимо меняется осанка. Глаза сощуриваются. Говорит неожиданно влажным, ласкающим голосом:
— Сергей Александрович! Вы же читали личное дело!
— Читал, — киваю я. — Но уже забыл.
— А вы еще почитайте, — мягко советует она.
Но в сердцевине каждого слова все-таки живет трепетание робости и смущения.
— Хорошо, Инга, — со вздохом соглашаюсь я. — У каждого есть право хранить свои тайны… Вы в курсе должностных обязанностей?
Нервно пожимает плечами.
— В общих чертах.
— В общих чертах? — огорченно качаю головой. — Все прочее может так и остаться в общих чертах. Но одно вы должны знать в самых мелких деталях!
Возношу указательный палец и, широко и резко вытянув руку, перевожу его в горизонтальное положение.
— Видите этот плющ? — (Мощные восковые плети свисают со шкафа; его когда-то подарила мне Клара; я безалаберен по природе и никогда не думал, что смогу заботиться хотя бы о цветке.) — Дорогая Инга, он требует самого тщательного ухода. Вы будете поливать его в понедельник, среду и пятницу. Лучше в середине дня, ближе к обеду. В том кувшине вода. Отстаивать не менее суток. Ни в коем случае не из-под крана. В пятницу перед поливом — щепотку порошка вот отсюда.
Из этой коробочки. Вам понятно?
— Понятно…
— В пятницу же, после полива, нужно протереть листья влажной марлей.
Марля в нижнем ящике. Очень медленно и аккуратно. Очень аккуратно.
Вы понимаете меня? Никакой суеты. Одно неловкое движение — и вы отломите черенок. А если вы отломите черенок…
— Я понимаю…
— Это очень ответственно, Инга. Очень. Ваша предшественница… -
Я поджимаю губы и возвожу глаза к небу. — Ваша предшественница не справилась с этой простой обязанностью. И была уволена.
— Из-за плюща? — недоверчиво спрашивает Инга.
— Из-за плюща, — торжественно повторяю я, снова пуская в дело палец — подняв, грозно трясу десятью сантиметрами выше уха. — Да,
Инга: из-за вот этого плюща!
Она недоуменно смотрит на столь невинное на первый взгляд растение.
Все вранье, конечно. Лиза уволилась после полуторамесячного периода страданий с ее стороны и некоторой нервотрепки с моей. Почему-то ей втемяшилось, что мы вечно должны быть вместе…
— Потому что, видите ли, работа аниматора — это напряженное и ответственное занятие. Вы, наверное, думаете, что мы баклуши бьем?
Нет, дорогая Инга. Мы не бьем баклуш. Утром я провел пять сеансов.
Теперь у меня две лекции для тех студентов и студенток, в числе которых могли бы оказаться и вы, если бы, как вы изволили выразиться, не срезались на имиджинге. Затем еще пять или шесть сеансов… Представляете себе, что это такое?
