Вторая дернула ее за рукав, и они, сутулясь, с овечьей поспешностью посеменили к магазину. Левая озиралась.
Виталин строго смотрел прямо перед собой. Известка лежала полосами, и дождь медленно, но верно смывал остатки. Куцее, матрасной раскраски тело в скользких сумерках казалось покрытым блестящей тиной.
— Что плетут? — пробормотал Твердунин, обходя памятник. — И буровят, и буровят… Какая рука?
Еще раз пригляделся, но в сумерках так ничего и не разглядел.
Недовольно бормоча, он двинулся дальше, и минут через десять толкнул знакомую калитку. Кое-как обойдя большую, оплывшую от дождей яму, похожую на подкоп под фасадную стену, побалансировал на доске и взялся, наконец, за ручку.
Дверь заскрипела. В темных сенях Твердунин больно налетел на козлы и едва не ступил в таз с чем-то маслянистым; выругался, нашарил вторую дверь и ввалился в комнату.
— Можно, что ли?
Большую часть занимал верстак, засыпанный стружкой; стояло растворное корыто, валялся кое-какой инструмент. Из-за перегородки слышался звон посуды, а сам Кирьян задумчиво глядел на доску, которую, видимо, только что стругал.
— О, Михалыч! Заходи, — сказал он, вовсе не удивляясь, отлепил от губы окурок, пустил небольшое облачко дыма и вернулся к своему занятию продолжил рассматривание доски.
— Да что заходить-то. Я спешу, — недовольно сказал Твердунин. Мормышки сделал?
— Мормышки? Какие мормышки?.. — задумчиво переспросил Кирьян. — А, мормышки, что ли? Нет, не сделал…
— Опять не сделал! Как так? Ты же обещал сделать!
— Что? — все так же задумчиво переспросил тот. — А, мормышки, что ли? Да недосуг было мне, Михалыч. Видишь вот — занят.
— Тьфу! — Твердунин плюнул в кучу опилок. — Занят! Да как же ты можешь обещать, если все время занят? Что за свинство! Полгода обещаешь!
Кирьян молча пожал плечами, не отрывая взгляда от доски.
— А когда сделаешь?
— Сде-е-е-елаю, — успокоительно протянул Кирьян. — Доделаю одно — за другое примусь. Нельзя же все сразу! И тебе мормышки, и тебе строительство… Это разве работа, если все сразу, без разбору? Нет, надо по очереди, — и чиркнул ногтем по доске.
— Это ты себе, себе скажи! То-то и оно, что семь пятниц на неделе. Нельзя с тобой ни о чем договариваться. Обещал мормышки, а сам вон чего — за гараж опять схватился! Зачем тебе гараж-то, Кирьян? Ну какой дурак гараж прежде машины строит?
— Э! гараж! — задумчиво ответил Кирьян. — Что ты все про гараж? Подожди с гаражом! Сейчас не до гаража! — и еще раз чиркнул.
— Не гараж? А что же? Ты бы хоть яму тогда засыпал, деятель! Не пройти во двор-то. Сам когда-нибудь шею свернешь.
— Зачем же я тогда копал? — удивился Кирьян. — Ничего, не пропадет. Яму тоже когда-нибудь в дело пустим… У меня покамест другой план появился. Что гараж? На черта он нужен, если и впрямь машины нет? Гараж подождет, — балкон буду делать.
— Балкон? — переспросил Твердунин, озадаченно глядя на низкий потолок.
— Запросто! — вспыхнул Кирьян. — Смотри-ка! — он снова стал черкать желтым ногтем по доске. — Тут у меня мысль такая: мост я порушу к дьяволу!
— Какой мост? — спросил Твердунин, досадуя, что завел этот разговор: Кирьян был известный мастер входить в подробности.
— Ну, сенцы… — поморщился тот. — По-нашему, по-строительному, — мост. Порушу я его, потому что толку от него никакого нет. Да и все равно ведь скоро пристраиваться. Сюда — пару балочек. Балочки я уже присмотрел… Крышу придется маленько разобрать… да ты смотри, Михалыч, смотри! Разобрать крышу и два венца снять. Вот так балочки лягут… а на них балкончик приспособлю! Там, правда, столярка кое-какая нужна… да что я, не сделаю, что ли?
— Балкон! — раздался в эту секунду крик из-за перегородки, а затем появилась, яростно вытирая руки о фартук, Кирьянова жена. — Идиот! Детям спать не на чем, а ему — балкон! Да когда же ты избавишь-то меня, господи!
Она схватила с подоконника кособокую корзину с картошкой и снова исчезла за перегородкой.
— А! — сказал Кирьян совершенно хладнокровно, а затем крикнул: — Дура! Еще спасибо скажешь! По жаре как хорошо! На балконе сиди, самоварчик щупай!
Грохот сковороды был ему ответом.
— Ну, Кирьян, ты даешь, — вздохнул Твердунин. — Совсем спятил. Жену вон до чего довел… Балкон. А подниматься как?
— А чердак на что? — удивился Кирьян. — Через чердак! Сам посуди, Михалыч, — не лестницу же мне здесь из-за этого городить. — Он замолчал, окаменев; глаза остекленели. — Погоди-ка, погоди… Это что же?.. Так, так… лестницу?.. Хотя, конечно, если с умом… Еще пару венцов снять, укосины… да тут печь!.. печь, собака!.. Ладно, печь-то можно и переставить — что я, печь не переложу?.. Но ведь еще пару балочек нужно! Где бы мне пару балочек?.. мне бы пару ба… — Он остекленело уставился на Твердунина и вдруг забормотал умильно: — Слушай, знаешь, я тебе вот что скажу… Погоди-ка, Михалыч, погоди… погоди… разговор есть… Сейчас, сейчас!..
Натужно кряхтя, Кирьян согнулся в три погибели и достал откуда-то из-под верстака початую бутылку водки; затем совершенно нечеловечески загнул руку, чтобы следом за бутылкой извлечь мутный стакан.
Твердунин с ужасом показал глазами в сторону кухонной перегородки, из-за которой доносилось однообразное громыхание, и поднял руки жестом, с каким сдаются в плен.
— Тихо, тихо, — негромко повторял Кирьян, озираясь. — Погоди-ка. Сейчас.
Морщась от громового хруста, он порубил луковицу сапожным ножом на четыре части; потом, страдальчески кривя губы теперь уже от оглушительного бульканья, наполнил стакан и протянул Твердунину.
Твердунин заломил бровь, крякнул и в два глотка вытянул содержимое.
— Ты вот что, Михалыч, — тут же сказал Кирьян просительным тоном. — Ты бы с Шурой-то поговорил: пусть она мне на пуговичной пару балочек выпишет. По родственному. Поговоришь?
— Балочек? — сипло переспросил Твердунин, занюхивая. — Каких балочек?
— Я же толкую: лестницу буду строить. Ну, сам посуди, не через чердак же мне, честное слово, на балкон лазить! Курам на смех. Дети еще расшибутся. И потом, представь: как-нибудь попрется туда Катерина с самоваром…
Катерина выглянула из-за перегородки и, уперев руки в боки, подозрительно оглядела беседующих; однако как только Твердунин выпил, Кирьян неуловимым беззвучным движением, сравнимым разве что с охотничьим броском богомола, устранил все предпосылки, равно как и последствия: только незначительный вихрь вращал строительную пыль, а ни луковицы, ни стакана, ни бутылки уже не было.
— По башке бы тебе этим самоваром, — с ненавистью сказала Катерина и снова пропала.
— Во! По башке, — горько отозвался Кирьян.
Твердунин значительно откашлялся.
