— Прошу вас, ханума, — буркнул он. — Проходите.
В эту секунду болонка издала истерический визг.
— Пусечка! — заполошно вскричала дама.
Пусечка продолжала истошно вопить и брыкаться, пытаясь вырваться из тонких рук хозяйки, и было непонятно, от чего она трясется больше — от ужаса или ярости. Так или иначе, не было сомнений, что ее внимание привлек коричневый складчатый маскавский мастино, только что вразвалку появившийся из другого коридора.
Мастино вывалил фиолетовый язык и сел, озадаченно наклонив голову на бок.
— Уймите свою глисту, — брюзгливо и громко сказал человек лет пятидесяти, следовавший за собакой.
Он был черноволос, усат, брыласт, толстогуб, плотен, приземист, широкозад — и в целом несколько похож на чернильницу-непроливайку. Между лацканами сиреневого смокинга цвела курчавая капуста белоснежных кружев. Ослепительная лакировка иссиня-черных туфель бросала на паркет голубые блики.
Сразу после его слов дама завизжала громче собачки и сделала движение столь стремительное, что Найденову на мгновение представилось нечто совершенно невероятное: сейчас дама в ярости бросится на господина-непроливайку и мгновенно порвет ему глотку своими жемчужными зубами.
— Свинья! — кричала дама, прижимая болонку к белоснежной груди. Слабое животное пучило от натуги глаза и хрипело. — Хам!
— Э-э-э, начинается!..
— Простите, господин Габуния! — сказал офицер, выступая из-за своего стола. — Это не позволено!
— Быдло!..
— Что не позволено? — переспросил господин с маскавским мастино, морщась. — На кисмет-лотерею не позволено?
— С собаками не позволено!
По-кошачьи фыркнув, дама возмущенно передернула плечами и схватила сумочку.
— Бедная Пусечка! — громким трагическим шепотом сказала она, зарываясь лицом в шерсть, затем перехватила сумочку удобнее и пошла прочь, повторяя: Что за люди! что за люди!..
— То есть как — не позволено? — пуще изумился Габуния. — Одним позволено, а другим не позволено? А у нее что, не собака?
И гневно указал толстым волосатым пальцем вслед даме, удалявшейся по коридору.
Как лучи софитов, выхватывающие из тьмы вдохновенное лицо актера, взгляды присутствующих сошлись на волнующихся ягодицах блондинки.
Начальник охраны негромко крякнул.
— У нее маленькая, — заметил офицер, глядя на шефа.
— Да не такая уж и… — завороженно пробормотал начальник охраны, крякнул вторично и сказал, с усилием отводя глаза: — Видите ли, господин Габуния… Собаки, они… э-э-э… как бы это выразиться поточнее… разные собаки и…
Мастино склонил голову в другую сторону. Соответственно этому перевесился и язык.
— Собака — она и есть собака, — вполголоса заметил Найденов и проговорил с грубой ласковостью: — Что, не пускают? Ну сиди, сиди, красавец…
Пес перевел на него свой печальный взгляд и облизнулся, влажно клацнув челюстями.
— Вот именно! — обрадовался Габуния, тем же пальцем упираясь в грудь нежданного сообщника. — Слышите? Собака — она и есть собака!
Шеф в тяжелом раздумье посмотрел на Найденова.
— Но, господин Габуния, поймите, в зал мы ее в любом случае не пустим. Поэтому лучше бы вам, так сказать… э-э-э… в порядке…
— А в зал мне и не надо, — перебил тот. — Я ее в холле оставлю. Ну, сами посудите, Константин Сергеевич, не в машине же бедняге три часа париться? Мы и так едва доехали! Вы в городе-то давно были? — наступал Габуния. — Вы гляньте, гляньте, что на улицах делается!
Пес тяжело моргнул коричневыми глазами и потянулся было полизать себе брюхо. Габуния поддернул поводок. Пес страдальчески вздохнул и понурился.
— Ну просто как на вулкане, — с горечью заметил начальник охраны. Завтра кто-нибудь с крокодилом заявится… И при чем тут город? — Махнул рукой и приказал недовольно: — Пропустите!
Однако когда Габуния двинулся к арке пластометаллоискателя, возникло новое осложнение: сделав несколько тяжелых шагов (шкура, которой хватило бы на два таких тела, елозила по мощной спине и шее), собака уперлась и села.
— Тамерлан! — сказал Габуния. — Ты чего? Пошел!
Он тянул поводок, однако его усилия приводили лишь к тому, что затылок пса покрывался новыми складками все той же гладкой шкуры.
— Ну же! — крикнул Габуния.
Пес глухо зарычал и уперся круче.
— Я ж его у дрессировщика забрал, — пояснил Габуния, отдуваясь. Должно быть, гад, тиранил чем-то похожим… Ты пойдешь или нет, мерзавец?!
— Да ладно, — офицер махнул рукой. — Не мучьте его. Я вижу. Он же гладкошерстный, ничего не спрячешь. Пройдите между стойками. Хоть и не положено…
И с достоинством отвернулся.
* * *
— Ишь, фараоны! — ворчал Габуния. — Габунию не пускать! Да я бы их в бараний рог свернул!.. Собака. Тоже мне. А та — не собака? Спасибо, что словечко замолвили… Тоже мне — собака!..
Почему-то он то и дело озирался. Цветозона светилась тревожным малиновым цветом, снизу и вовсе наливаясь пурпуром; зона турбулентности, необычайно широкая, яростно бурлила, плеща яркими синими сполохами; базовая часть ее горела неровным нервным багрянцем, в котором плясали беспокойные синие искры, — ну прямо электросварка.
Шли медленно, поскольку складчатый Тамерлан почему-то едва волочил лапы. Габуния фыркал в густые усы, хмурил такие же густые и черные брови, но собаку не торопил.
— Ишь, нагромоздил Топоруков, — гудел он, поглядывая по сторонам. Деньги ему некуда девать! Смотреть противно… Сколько хожу, никак не привыкну… Вот мерзавец, а?
Они стояли при входе в большой круглый зал. Кобальтово-синий свод украшали золотые светила зодиакальных созвездий. Под куполом, сходящимся в сияющий плафон, под тягучие звуки пижжака порхали полупрозрачные фигурки ангелов и гурий.
— Ну-ка, взбодрись, — сказал Габуния, дергая поводок. Тамерлан упрямо норовил добраться языком или зубами не то до бока, не то даже до живота, должно быть, чтобы выгрызть блоху. Габуния почему-то делать этого ему не разрешал, всякий раз пресекая его попытки рывком поводка. — Я т-т-тебе! Сидеть!.. Вы один?
Найденов кивнул.
— Ну и куда направитесь? — спросил Габуния, не сводя глаз с собаки. Могу составить компанию, если хотите.
— Буду рад, — Найденов оглянулся, рассматривая разноцветные порталы. А куда надо?
— Там Золотой, — махнул свободной рукой Габуния. — Тот Серебряный. Вот Бронзовый. Самый вкусный — этот, Железный. Тут попроще. По-человечески. Без особых изысков. А то, знаете… — Он осуждающе покачал головой. — Посуды наставят, а жрать нечего. Я так не люблю. По мне — пусть одна тарелка, да зато чтоб мясо горой. Я т-т-т-тебе!..
