Растопырив руки, Николай Арнольдович по-медвежьи приближался к ней, и в темноте его тело казалось еще больше.
Рывком обняв, он мощным движением корпуса подтолкнул ее к кровати.
— Да что же вы делаете! — шептала она, упираясь.
Хрупнула третья застежка.
Николай Арнольдович напряженно сопел. Александра Васильевна задыхалась от бури противоречивых чувств, охватившей все ее существо. Тела их раскачивались.
Хруп! — четвертая.
Николай Арнольдович попытался сделать подсечку. Александра Васильевна устояла, но все же еще через несколько секунд оба с шумом повалились.
На кровати началась возня, прерываемая то умильным бормотанием, то свистящим шепотом, то вздохом.
Тут и там уже начинала проглядывать белизна, ослепительная в полумраке.
— О! — сказала она, понимая, что случилось непоправимое.
Николай Арнольдович зарычал.
Кровать ходила ходуном, скрипя и подскакивая, но они уже не слышали этого шума.
И только всеслышащее эхо согласно гукало в пустых стенах райкомовской гостинички.
Маскав, четверг. Ночной полет
Машина мягко затормозила и остановилась у ворот в круге яркого света.
— Сейчас, подождите.
Настя высунула зонтик, раскрыла, потом и сама выбралась под дождь.
— В девятнадцатую, к Сергею Марковичу. — Покосилась назад и презрительно бросила таксисту, торопливо вылезающему из машины: — Да что же вы так волнуетесь, гос-с-споди!
— А ничего, — буркнул тот, мрачно поигрывая ключами; дождь быстро лакировал кожаную куртку и кепку. — На буревестник-то всякий сыграет.
— Гос-с-споди, да на какой буревестник!
— Да на такой… Не маленькие, — хмуро пояснил таксист. — К проходняку, да и дяде ручкой.
— Ах, да замолчите, бога ради!..
— Что мне молчать? — удивился таксист и почему-то добавил: — Я не на мазаре.
— Да при чем тут мазар, гос-с-с-споди!..
Сергей выплыл из небытия экрана.
— Ты?!
— Ну что так долго! — капризно сказала Настя. — Сережа, спустись, пожалуйста, меня таксист держит… ему сорок рублей нужно, а у меня мелких нет.
Сергей крякнул и, казалось, потянул руку чесать затылок, но на полпути передумал и позвал:
— Габенко! Слышишь?
— Так точно, — услышала Настя голос отвечавшего.
— Габенко, дорогой, прости, что такая петрушка… у тебя деньги-то еще есть?
Охранник настороженно помолчал:
— Сколько?
— Полтинник.
— Опять полтинник! — обиженно протянул Габенко. — Мне ж потом даже не позавтракать. На вас полтинников не напасешься — раз полтинник, два пол…
— Утром, утром я тебе отдам! Не ехать же мне в банк среди ночи!
— Ладно, — посопев, согласился Габенко.
— Вот спасибо!.. Настя! Слышишь? Возьми у охранника! Поднимайся.
У лифта она спешно вытрясла из пакета туфли. В ее планы не входило демонстрировать кому бы то ни было процесс своего переобувания, но всюду помаргивали индикаторы общения, и оставалось только надеяться, что никто не следит за тем монитором, на котором она, прыгая на одной ноге, расшнуровывает и снимает ботинки. Лифт стремительно мчался на ее зов, яркая точка перескакивала из квадратика в квадратик: шестнадцатый, пятнадцатый, четырнадцатый… одиннадцатый… девятый… шестой… Успела: легонько пристукнула каблуками; в то же мгновение бесшумно раскрылись двери, и она шагнула в зеркальное пространство кабины, заталкивая второй мокрый ботинок в пакет вслед за первым. Легкое стеснение дыхания, сопровождаемое низким почти неслышным гулом: у-у-у-ум-м-м-м-м!.. Щелчок. Двери снова разъехались.
— Привет!
Загадочно улыбаясь, она перешагнула порожек лифта и с твердым постукиванием ступила на мрамор.
— Какими судьбами?
— Не рад? — спросила Настя, смеясь.
Шагая за Сергеем к распахнутым дверям квартиры, чувствовала только, что ошибаться ей ни в коем случае нельзя. Поэтому, несмотря на то, что в одной руке несла пакет, в другой — отсыревшую куртку, выглядела беззаботно, говорила низким бархатным голосом, смотрела лучащимися глазами; через фразу смеялась, легко закидывая голову и встряхивая золотистыми прядями. Испуганно схватила за руку и расхохоталась, когда медведь пристал с настоятельным требованием снять шляпу.
— Ой, зачем ты мучаешь животное! Ой, а Валя где?
— Валя? — Сергей неопределенно помахал рукой. — Валя в отъезде. Проходи, проходи. Извини, я договорю.
Он поднес к уху трубку и стал раздраженно и отрывисто кого-то отчитывать, время от времени посматривая на нее и при этом извинительно пожимая плечами — мол, прости, пожалуйста, дела. Настя не прислушивалась, разглядывала обстановку. Разговор шел на повышенных тонах; на той стороне линии находился некий Василь Васильич, от которого Сергей жестко требовал каких-то объяснений. Она думала о своем; легкий, почти приятный озноб не отпускал ее, и она только невольно морщилась, когда кое-какие слова Сергея задевали сознание. Вот прозвучало «…а у меня информация, что всего сорок пять тысяч!..», потом «…только три дня в запасе, вы хоть это-то понимаете?!», следом — «…а где же эти хваленые пропагандисты, пропади вы все пропадом!..», затем «…и почему не вывели марьинских?! Нет уж, вы мне ответьте, Василь Васильич, — почему?!», далее — «…Ну хоть в казармах-то что-нибудь успели?..», и еще — «…а зачем я тогда вам деньги плачу?! Да вы хоть представить себе можете, что такое полтора миллиона таньга?!» В конце концов он сунул телефон в карман и встал перед ней, улыбаясь.
По дороге, в такси, Настя размышляла, что и в какой последовательности скажет, — и ничего не придумала. В сущности, проще всего было бы не строить из себя диву, не цокать каблуками, не шагать воинственной раскачкой — так, чтобы подолец платьишка вызывающе плясал и закидывался, — а просто, по-бабьи, разреветься прямо на пороге — м-м-м-м-ма-а-а-а-а-а!..
К сожалению, это было никак, никак невозможно.
— Представляешь, Сережа, — говорила она кукольным голосом, расхаживая по гостиной как дюймовочка: наманикюренные пальцы врастопырку, — Ой, какие… эти два — голландцы?.. У тебя просто музей… Вот, и представляешь, Леша во вторник уехал в Питер и оставил меня без денег… ну вообрази, какая глупость!.. А мне… Ой, это что, подлинник?.. Ну, караул, Кримпсон-Худоназаров, пора тебя раскулачивать…
Сергей снял очки, отчего его худощавое лицо утратило свойственное ему выражение собранности и ненадолго сделалось усталым и растерянным.
— Во вторник? — переспросил он, шаря в кармане халата; извлек замшевый лоскуток и подышал на стекло.
— Ну да, а мне завтра нужно остаток выплатить за… ну, неважно, купила я одну вещь… А он, балбес, банковскую карточку увез!
